не могу. Это же монастырь, это игумения! А я еще и в таком виде. В монастырь в таком идти неприлично.
– Вот еще – неприлично, ты же по делу!
– И что же, что по делу? Не зря говорится – в чужой монастырь, да со своим уставом… Я же христианка, что ж я тогда не уважаю… Да ведь ни в чем, получается, не уважаю! Надо в храм ходить постоянно.
– Постоянно-то зачем? Нет, ну, наверное, надо. Но что – каждую неделю, как бабушки?
– При чем тут бабушки? Да, каждую неделю. И причащаться. Ленка звала меня тогда, а я только на исповедь приготовилась. Не понимаешь ты ничего.
– Я не понимаю? Я хотя бы Новый Завет читал. У меня с детства книжечка, маленькая, «гедеоновская», в школе раздавали. А ты всякий оккультизм читаешь.
– Я уже не читаю!
– Ладно, не кипятись. Приехали уже. Остановка «Пивзавод»!
– Ничего и не пивзавод. Переименовали давно, «Иверский монастырь». Идем?
– Нет. Подожду.
На земле монастыря полным ходом шла стройка. Несмотря на это, и стены, и кое-где оставшаяся травка, еще не смятая тракторами и бульдозерами, – все казалось окутанным какой-то другой, неясной, еще не испытанной тишиной. Стараясь не греметь металлическими набойками каблуков о каменные ступени, я добралась до строения, которое назвали мне по телефону, и робко постучала в старинную массивную деревянную дверь.
Мне открыла невысокого роста послушница в уютном фланелевом платьице. Она приветливо улыбнулась: «Матушка ждет вас».
– Ой, а я это… в штанах вот. И без платка, – забормотала я, вдруг опомнившись.
– Ну, что ж… – вновь улыбнулась девушка.
И я на цыпочках двинулась за ней по коридору. Тишину монастырского корпуса не хотелось нарушать, это было так же щемяще-трепетно, как не хочется тревожить сон младенца.
В небольшой келии навстречу мне поднялась матушка-настоятельница. И я, приветствуя, склонилась перед ней. Здесь можно приветствовать так, как я это понимаю. Я – в другом измерении.
Мы говорили долго. Об обители, о строительстве, о том, какие люди идут в монастырь:
– Вот приходила одна женщина, просила принять ее. Оказалось – у нее маленькая дочь. Объясняю, что взять ее не могу: у нее есть обязанности перед дочерью. Так эта женщина говорит: «Я все поняла! Я дочку отдам бабушке и к вам приду!»
Потихоньку разговор зашел о вере. Я все чаще говорила «вот у одного человека…», «вот одна моя знакомая…», а потом – «а вот у меня…». И тут я не выдержала. И рассказала все. О молитвослове с золотым тиснением, о болезни и о лике Иверской на газетных страницах. О том, как не могу остановиться, читая молитвы перед единственной домашней иконой, право на которую долго отвоевывалось у родных.
– Дай-то Бог, дай-то Бог! Ты православная христианка? – спросила матушка.
– Да!!!
– Идем, благословлю тебя.
И матушка крестила меня широким крестом, а я уже сжимала в руке ее подарок – книгу «Женщина-христианка».
– А вот знаете, один человек… – начала я.
Лицо матушки вдруг просияло. Улыбается? Нет,