в различные эпохи. Начиная с того времени, когда суровый Ермак со товарищи завоевывал Сибирь, а его утопили в Иртыше, и заканчивая проблемами нынешних олигархов, которые тоже, как Ермак, «дают стране угля», но в свободное от напряженной работы время катаются, где удастся, на яхтах и горных лыжах, покровительствуют искусствам, привезли за свои деньги в заполярный город Н. широко известного художника-авангардиста Q., чтобы обрадовать трудящихся, о которых они обязаны заботиться и заботятся согласно негласному договору с государством, чтобы в стране воцарился классовый мир.
– Ах, этот заполярный город Н.! И что я в него такой влюбленный? – вдруг ни с того ни с сего растрогался Гдов. – Не оттого ль, что там жили различные чудесные люди, как, например, дикий северный поэт Эдик Н., главный российский обэриут по ту сторону Уральского хребта, если глядеть из Москвы, а не из Владивостока? Строили город, как известно, заключенные, освоили комсомольцы, про них советские писали в своих газетах, что наша молодежь всегда верна заветам отцов, продолжает их дело. Пожалуй, и это правда. Ведь что такое тот давний олигархический скандал в Куршевеле (Франция), куда русские богатеи понавезли в январе 2007 года родных поблядушек, отчего французы на них почему-то обиделись? Типичный комсомольский сор, его лучше бы не выносить из избы. Раньше и не выносили, а теперь – свобода и конкуренция. Конкуренция и свобода. Сор и сюр.
Гдов и Эдик Н. когда-то хотели заработать много денег, отчего написали для кукольного театра города К., стоящего на великой сибирской реке Е., веселую советскую пьесу. Пьеса была про корову и кота, который гулял сам по себе, но денег им не дали, сказав, что текст «слишком взрослый» и «какой-то странный». Непосредственно в период этого сочинительства Эдик Н. уже ушел от очередной жены, временно проживая у одной изящной, культурной дамы, которой Гдов дал невнятное прозвище Маранда. Маранда привела к вечеру подругу, вдову местного ответственного легендарного коммуниста, пожилую представительницу малых народов Севера, скорей всего нганасанку, хотя не исключено, что и долганку. Было много выпито, и у Гдова случилась любовь с этой знатной вдовой на ее квартире, расположенной в самом центре города Н., в сталинском красивом доме.
Ночь была бессонная. А утром Гдов продрал глаза и застыл от изумления. Его нежная любовь вдруг оказалась уже не голая, а наоборот – в черном строгом официальном жакете, украшенном множеством орденов, медалей, в суконной же юбке, покрывавшей расшитые бисером унтайки. «Тебе здесь нельзя больше находиться, ты должен незаметно выйти на улицу, так как я депутат Верховного Совета СССР, меня полгорода знает», – сказала она.
Гдов и вышел. А через год Эдик Н. сказал, испытующе глядя на Гдова, что «твоя тунгуска-депутат» разбилась в тундре на машине и теперь уже лежит в гробу на кладбище. «Это первая твоя женщина, которой уже нет на земле?» – спросил он.
Гдов ему ничего не ответил, но еще через год получил по почте длинную поэму, присланную ему Эдиком Н. из северной тюрьмы Каларгон, куда тот загремел на восемь месяцев за злостную неуплату алиментов