что она единственная женщина, проникшая в тайну души моего Фрицци! Это я, я знала его со дня рождения, я держала его за руку, когда он ходил в старую церковь играть на органе, мне он рассказывал про свои успехи, меня он посылал учиться в школу и в университет. Он плакал у меня на плече и подсказывал, какие книги читать, со мной он делился своими сомнениями и огорчениями, со мной, а не с ней. При чем тут она?
– Знаешь, она как-то приходила ко мне в редакцию, хотела, чтобы я напечатал ее беседы с Фридрихом, и я ее выставил за дверь. Она от злости чуть не выцарапала мне глаза – у нее наглости через край!
– И вправду выставил за дверь? Ее, Лу Андреас фон Саломе? – восторженно взвизгнула Элизабет. – Да как ты посмел? Под ее наглым взглядом двери открываются сами.
– Некоторые открываются, а мои закрываются. Кстати, про евреев ты лучше попридержи язык, ради дверей, которые то открываются, то закрываются.
– А тебе-то что? – пугаясь, осторожно спросила Элизабет.
– В нашей семье за семью замками хранится легенда, будто мой прадед, основатель банка в Гамбурге, был из евреев. Я даже нашел на чердаке гамбургского дома портрет бородатого еврея в ермолке. После того как я попытался выяснить, кто это, портрет исчез.
– Не может быть! Ты же граф!
– Тут разгадка простая, ее знает весь мир, кроме тебя, – дворянство и титул отцу пожаловал император, влюбленный в мою красавицу мать.
– Да-да, мне кто-то говорил, но я не поверила. Так это правда? Раз так, может, ты императорский сын? – замирая от предвкушения пролепетала Элизабет. Она боготворила Гогенцоллернов.
– Увы, не может. Отец представил маму ко двору, когда стал директором императорского банка, а это случилось, когда мне было два года.
– Жаль! – вздохнула Элизабет, но быстро смирилась – графа Гарри она боготворила больше, чем всех императоров вместе взятых. Она грустила недолго и быстро переключилась на книгу Лу.
– Понимаешь, она провела наедине с Фрицци всего-то две недели в Таутенбурге. То есть она воображала, что наедине, потому что меня она за человека не считала. А я всегда была рядом, в соседней комнате, и хотя меня в их заумные беседы не впускали, я все слышала и запоминала, все до последнего слова. Это длилось всего две недели, и больше они никогда не оставались наедине. А со мной он провел всю жизнь!
– Ты это уже говорила. Переходи к делу – о чем ее книга?
– Я уже говорила, что эта самозванка анализирует философию Фрицци на основании ее интимного знания его характера.
– Например?
– Например, по ее мнению, он больше всего любил страдание. Когда он не страдал, он страдал от того, что не страдает, а когда страдал, то тогда воистину страдал. То есть он страдал всегда.
– Что-то слишком туманно.
– Так она всегда пишет – туманно. Я для интереса пыталась ее читать – невозможно добраться до смысла.
– Ну, а что еще, кроме страдания?
– Есть еще о страдании. Она пишет, что он заболевал от своих мыслей и от них же выздоравливал. Его