знаете.
– Простите?
– Вы знаете кого-нибудь по имени Говард У. Кэмпбелл-младший? – спросила старуха.
– Думаю, где-нибудь такой найдется.
– Сколько вам лет?
Я ответил.
– Тогда вы должны помнить войну.
– Хватит о войне, – попросил ее сын ласково, но твердо. Он бинтовал мой палец.
– И вы никогда не слышали радиопередач Говарда У. Кэмпбелла-младшего из Берлина? – поинтересовалась она.
– Теперь вспомнил, – кивнул я. – Совсем забыл. Так давно это было. Сам я его не слышал, но помню, что он работал в «новостях». Подобные вещи быстро забываешь.
– Их надо забывать, – убежденно произнес доктор Эпштейн. – Они из того безумного времени, которое нужно забыть как можно скорее.
– Освенцим, – промолвила мать.
– Забудь про Освенцим!
– Вы знаете, что такое Освенцим? – спросила меня старуха.
– Да, – ответил я.
– Там я провела свои молодые годы, а мой сын – детство.
– Я никогда об этом не вспоминаю! – резко бросил доктор Эпштейн. – Так вот – через пару дней с вашим пальцем все будет в порядке. Держите его в тепле и не мочите. – Он подтолкнул меня к двери.
Я был уже на пороге, когда мать окликнула меня:
– Sprechen Sie Deutseh?
– Простите?
– Я спросила, говорите ли вы по-немецки?
– Нет, – покачал головой я. – Боюсь, что нет. Nein, – постарался как можно неувереннее произнести я. – Это ведь значит «нет», правда?
– Очень хорошо, – похвалила она.
– Auf wiedersehen, – сказал я. – Ведь так прощаются?
– До скорой встречи, – произнесла она.
– Ну, тогда – auf wiedersehen.
– Auf wiedersehen.
Глава 9
Появление моей волшебной крестной
Американцы завербовали меня в агенты в 1938-м, за три года до вступления Америки в войну. Это произошло одним весенним днем в берлинском парке Тиргартен. Тогда я уже месяц был женат на Хельге Нот. Мне исполнилось двадцать шесть лет. Я был преуспевающим драматургом и писал на немецком языке, который знал лучше других. Моя пьеса «Чаша» шла и в Берлине, и в Дрездене. Еще одна, «Снежная роза», готовилась к постановке в Берлине. Я только закончил третью «Семьдесят раз по семь». Все три пьесы были написаны в духе средневековых романов и от политики были так же далеки, как шоколадные эклеры.
Сидя в солнечный день в парке на скамейке, я обдумывал четвертую пьесу, которая понемногу обретала в моих мыслях форму. Пришло и название «Das Reich der Zwei» – «Государство двоих».
Эта пьеса будет о нашей любви с женой. В ней двое любящих друг друга людей спасаются в этом безумном мире, оставаясь верными государству, состоящему только из них, – государству двоих.
На скамейку напротив сел средних лет американец. Вид у него был глуповатый, как у заядлого болтуна. Он развязал шнурки на ботинках, чтобы дать отдых ногам, и стал читать чикагскую «Санди трибюн» месячной давности. Три статных офицера