за ней.
Маяк оказался в совсем запущенном состоянии: межэтажные перекрытия обвалились, оставив лишь редкие брёвна, торчащие кое-где из каменных стен как гнилые почерневшие зубы. По сути это был только внешний скелет маяка, словно раковина моллюска или панцирь краба. Но Сэм всё равно взобралась на него – настолько высоко, насколько вообще возможно – несмотря на разбитые коленки и ободранные пальцы. Она выглядела максимально довольной. Я, как ни странно, тоже не был разочарован прогулкой. Сэм попыталась приобщить меня к своему миру, пусть и такими эксцентричными способами. Она и вправду не умеет тормозить…
Я всё ещё стоял у дверей, задумчиво сжимая в руках записку, когда спиной почувствовал её присутствие.
– И что это за хрень? – устало спросил я.
– Эпиграмма, – победоносно заявила она.
– Какая, на хрен, эпиграмма?! – это было настолько глупо, что даже не смешно.
– Прошу, не разводите драму. Поймите, оскорбленья в прозе разят не глубже чем занозы. Они присущи лишь задротам, как Вы, плебеям, идиотам, что так убоги и скучны.
Я был сбит с толку, но всего на несколько секунд. Так значит, это война. Ну, хорошо же!
– Как низко с Вашей стороны! – зарифмовал я, – и столь же плоско… Прям как Вы!
– Всё. Не сносить Вам головы! – запальчиво ответила она. Я не знаю, почему мы внезапно перешли на «Вы», и долго ли будет продолжаться эта импровизированная пьеса, но отказываться от словесной дуэли было уже поздно. Как раз в это время горничная бальзаковского возраста сообщила нам, что ужин уже подан. Озадаченно оглядев нас обоих, она спросила, всё ли у нас в порядке, и как прошёл наш день.
– Приятных впечатлений бездна. Убейтесь, будьте так любезны, – выпалила Сэм, обращаясь скорее ко мне. Так мы и спустились в столовую, продолжая пререкаться. Иногда ответ рождался сам собой, но чаще его приходилось сочинять по несколько минут, так что диалог шёл с задержками, во время которых мы успевали даже немного поесть, не переставая, впрочем, сверлить друг друга яростным взглядом.
– Какая гневная тирада! Сарказм порой не лучше яда, – театрально вздохнул я.
– Вам за мудачество награда.
– Весьма обидно.
– Как я рада! Я… – она напряженно задумалась, и я поспешил воспользоваться этим:
– Ну же, завершите строчку! Нельзя же здесь поставить точку, обречь её на увяданье, как все другие начинанья.
– Уж лучше не закончить что-то, чем быть…
– Изнеженной свинотой?
– …Чем быть бездейственной амёбой, с позором выгнанной с учёбы!
Мы явно задели друг друга за живое данными необдуманными выпадами. Бедный господин Бертольд недоумённо переводил взгляд с меня на Сэм и обратно.
– Сестрёнка, Вы…
– Братишка, ВЫ…
– Мне жаль, что я Ваш брат!
– Увы! И мне не льстит родство с плебеем. Я от презренья цепенею, заслышав только глосс Ваш! Пойду, пожалуй… –