долларами. Но то, что произошло, – вряд ли. Хотя в глубине души Леннарт был убежден: он ехал так медленно, что вряд ли мог нанести этому неизвестному пешеходу серьезную травму.
– Есть одна возможность… – неторопливо сказал человек с пробором. – Советское государство, разумеется, позаботится о пострадавшем. А в случае смертельного исхода – о его семье. И прокурор, в свою очередь, вправе отказаться от обвинения, если со стороны пострадавшего не поступит заявления.
Это прозвучало настолько обнадеживающе, что Леннарт чуть не расплакался.
– Из этого вытекает, что у нас нет необходимости информировать шведское дипломатическое представительство, – человек с пробором достал сигарету «Мальборо». – Мало того, могу добавить, что Министерство иностранных дел не станет чинить препятствий выезду вашей невесты на постоянное место жительства в Швецию.
Так и не назвавший себя спаситель сделал паузу, давая Леннарту время переварить ошеломляющую информацию. Неторопливо закурил и выпустил облачко сладковатого калифорнийского дымка.
– Det finns någonting ni kan göra för mig[3], – произнес он и протянул Леннарту пачку.
Леннарт остолбенел. Не показалось ли? Собеседник обратился к нему по-шведски, хотя и с характерным русским акцентом.
И вкратце объяснил, что именно мог бы сделать для него Леннарт.
Леннарт внимательно выслушал. Когда его спаситель ушел, он некоторое время сидел без движения.
Само собой. Все имеет свою цену. Почему русские должны быть исключением?
Том Бликсен осушил бокал с вином до последней капли, преувеличенно лихо поставил его на стол и только тут заметил, что Ребекка на него смотрит как-то необычно.
Не так, как всегда.
Печально.
Как будто они не ужинать закончили, а посмотрели грустный фильм, завершившийся гибелью главного героя.
Посмотрела и тут же отвела глаза. Уставилась на горящую у прибора чайную свечу.
– Что с тобой?
Она покачала головой.
– Нет-нет… все в порядке. Спасибо… Картофельные цеппелины с мясом… вино. Не помню, когда в последний раз ела цеппелины. Бабушка их делала. Знала, что я их обожаю.
– И я знаю. Ты рассказывала.
Ребекка посмотрела в окно. Семь часов вечера, а на дворе – черная январская ночь. Настолько черная, что пламя свечей отражается в окнах как в зеркале. Не глядя на Тома, она машинально ощупывала края тарелки, будто искала, нет ли где скола. И лоб сморщен, будто пытается решить в уме сложное алгебраическое уравнение. А потом подняла на него полные слез глаза:
– Помню… вообще-то помню. Последний раз я их ела, когда папа умер.
– Я не знал.
Ребекка вытерла слезу тыльной стороной ладони.
Том перегнулся через стол и взял ее руку в свою. Рука совершенно ледяная.
– И сейчас вспомнила? Ни за что не стал бы их делать, если бы знал…
Она медленно покачала головой.
– Нет… не в этом дело.
– А