Пампа-Уньон, в самом загульном селении пустыни – «Содоме атакамском», по словам газет, – музыкант с незачехленной трубой под мышкой и бутылью пива «в соломенной жилетке» исчез из поезда, растаяв, словно неупокенная душа. Христос из Эльки улучил возможность проповедовать и торговать брошюрами целых полтора часа, остававшихся до полустанка Сьерра-Горда, ближайшего к прииску Провидение.
Он вышел из вагона в одиннадцать утра. На перроне почти никого не было. Кроме него, желающих остаться в Сьерра-Горда не нашлось. Нехитрый багаж Христа из Эльки состоял из бумажного пакета, в какие насыпают белый сахар, с умывально-бритвенными принадлежностями, плащом из лиловой тафты – надеваемого только для проповедования и по торжественным случаям, – старинной Библией в переплете и брошюрами, которые он печатал в любом городе, куда заносила его судьба. Изречения, советы и мысли на благо Человечества, излагавшиеся в них, составляли выжимку его нравоучений и проповедей. Брошюры кончались, и поэтому по возвращении из Провидения – вместе с Магаленой Меркадо, будь на то воля Божия, – он завернет в Пампа-Уньон, где, как ему известно, работает типография.
Когда Христос из Эльки вышел со станции, селение Сьерра-Горда, пригвожденное к самой сердцевине чистилища, предстало перед ним безмолвным и безлюдным. Словно призрачный оазис в пустыне. Единственным обитателем деревни казалось солнце, лениво развалившееся на четырех земляных улицах, как толстая рыжая дворняга. На главной улице, у пустой площади он обнаружил полуоткрытое – деревянная решетка не давала войти – заведение, винную лавку. Прокричал:
– Эй, брат!
– Эгей, алле!
– Есть кто живой в магазине?
Без толку; на зов никто не откликнулся.
Умирая от желания пропустить бутылочку ледяного пива, он в сердцах завернул за угол и направился обратно к станции, как вдруг увидел: к кладбищу двигалась похоронная процессия, собравшая всех местных жителей. Шли пешком. Черный гроб несли на плечах шестеро мужчин в черных костюмах. Христос из Эльки некоторое время наблюдал. Потом перевернул мусорный бак, взобрался, чтоб лучше видели и слышали, и, воздев руки к небу, гневно прогрохотал:
– Оставьте мертвым погребать своих мертвецов![8]
Процессия разом стала и обернулась.
Расхрабрившись, он вытащил Библию из бумажного пакета, торжественно потряс ею и объявил, что так учит Священное Писание: мертвые пусть хоронят своих мертвецов. А за неимением таковых, братья и сестры мои, покойному должно отправляться к последнему пристанищу лишь в сопровождении родных. За каким лядом все селение тащится на кладбище оплакивать его? Это так же неподобающе, как склоняться над гробом и заглядываться на покойника. Достойные сожаления обычаи у некоторых христиан! Смерть – самая сокровенная мука человеческая, и нечего пялиться на искаженное ее печатью лицо или забавляться зрелищем погребения ближнего под лопатами земли: это непростительная беспардонность,