занудой и гадким утёнком его аттестовал не раз упомянутый Саша Данилевский после того, как спустя время его отношения с Гоголем оказались испорченными. Гоголь и Данилевский долгие годы дружили, но после тридцатилетнего возраста стали постепенно расходиться, а в конце концов их разделила стена непонимания (Данилевский уверил себя в том, что Гоголь слишком вознёсся, принявшись всех поучать и надевать тогу духовного наставника). Факт этого расхождения, едва ли не конфликта Александра Семёновича с Николаем Васильевичем, к сожалению, повлиял на последующие воспоминания Данилевского о Гоголе, в том числе о детских годах Гоголя, когда у Саши с Никошей отношения были на самом-то деле совсем иными, чем в зрелости. И когда Александр Семёнович рассказывал гоголевскому биографу о Николае Васильевиче, то в Данилевском местами говорили обиды зрелых лет, которые, как выясняется, могут быть не менее едкими, чем детские обиды.
Однако чего-то, грубо выходящего за рамки приличий и морали, Данилевский всё же не говорил никогда. В нашем же распоряжении есть куда более интересный пример «показаний» о Гоголе, где выходы за рамки приличий всё ж таки имеют место. И тут будет немного забавный пунктик.
Итак, главным «источником», повествующим о том, каков был Гоголь недоумок и изгой, является Любич-Романович. Это ещё один соученик Николая Васильевича по Нежинской гимназии и более того – приятель, а временами даже и друг Гоголя. Их отношения имели многолетнюю историю, плавно перетекли из Нежина в Петербург, где оба юноши начинали взрослую жизнь и даже шалили, порой на пару, посещая разные петербургские заведения (и кое о чём у нас ещё пойдёт речь далее).
Но Любич-Романович тем не менее вспоминал о Гоголе с враждебными интонациями, порой доходящими до нелепости.
Когда пришла пора всенародного восхищения Гоголем, когда его слава заполнила собой все наши просторы, Любич-Романович, не желая вторить хору поклонников, предавался воспоминаниям, высмеивая «неряшливость» Гоголя, его «болезненность», его «неловкость», его «неуместный юмор», «физическую неприглядность», а ещё «хуторское происхождение». Любич-Романович причислял себя к аристократической партии в Нежинской гимназии, хотя его отец Игнатий Антонович был всего лишь ротмистром (чин в кавалерии, соответствующий капитану), но Гоголя относил к плебеям, «однодворцам».
Так в чём же дело? Всё просто, до обидного просто. Любич-Романович сам по молодости лет, едва попав в блистательный Петербург, стал литератором (поэтом и переводчиком). Таланта, однако, было маловато, а если говорить честно – не было совсем. И я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из читателей этой книги сумеет вспомнить хоть одно творение Любича-Романовича, в то время как «писанину» Гоголя помнят все.
Ох, как трудно порой простить чужую славу, чужой успех, чужую популярность, особенно если выпала она бывшему соседу по школьной парте, на которого хотелось смотреть лишь с насмешкой. Коварная штука – жизнь!
Школьные