перестал изучать пол, заинтересованно прищурился, глядя на араави прямо и удивленно. Но уточнять ничего не стал, а осмотрел подносы, число которых все возрастало. Подвинул поближе крупную копченую рыбину, бобовые стручки, большую лепешку и надолго смолк, занятый ужином. Аоори принял кувшин из рук слуги, принюхался к содержимому, не нашел ничего опасного, наполнил кислым молоком две плошки и поставил возле сидящих за столом. Сам он замер у плеча араави, с умилением глядя на мальчика, жадно глотающего куски, готового лезть руками в каждое блюдо…
Наконец сирена наелся до блаженной медлительности движений, удобно уселся в кресле и прикрыл глаза.
– Я готов повторить то, что уже говорил в замке, вернувшись туда. Я покинул место обучения всего лишь потому, что хотел знать, как живут люди. Мне казалось важным посмотреть на тех оримэо, которые не принадлежат Сиирэл, не служат и не владеют даром. – Он пожал плечами и скривился от боли в свежей ране. – Я всегда жил в замке, с рождения, наверное. Если в иных местах все так же, в служении нет смысла. Но мне сказали: не мое дело – думать. Мое предназначение состоит в том, чтобы исполнять волю хозяина, которого назначит храм. Мне представляется, что без понимания мира я буду дурно исполнять повеления… Опять же, я не желаю что-либо делать, не понимая смысла и цели задания.
– Что же ты решил, побывав на берегу?
– Прежде всего я убедился в том, что мой голос очень опасен. И еще я пришел к выводу, что не готов служить любому хозяину. – Юноша упрямо глянул на араави. – Я вернулся и попросил у жрецов право на выбор хозяина, годного для меня. И тогда меня стали воспитывать.
– Судя по всему, без особой пользы, – отметил араави. – У тебя есть вопросы или просьбы?
– Почему вы, жрецы запада, купили именно меня?
– Мои люди искали ребенка, рожденного в третий месяц от завершения сезона дождей, в определенный год. Его мамой была сирена, у него на плече знак принадлежности храму и символ острова Поути, откуда прислали его отца. Еще мои люди имели при себе оттиск ладони женщины, родившей ребенка. Он ставился на запись о рождении, все совпало.
– И что, по такому случаю я должен возрадоваться и принять нового хозяина? – с некоторым ехидством уточнил сирена и опустил веки, откинувшись на спинку кресла. – Пока что я признаю одно: уплаченная за меня цена высока. Мне известно, сколько в точности серебра храм воздает за детей, забирая их из семей. Вы переплатили. Хочу заметить, что годным хоть к чему-то, кроме поедания пищи, я стану нескоро, а верну ли должную силу голоса, пока вовсе неизвестно. Ребра разбиты, горло пострадало, голос сел. Рука, сами видите, сломана.
– Хозяина для тебя пока нет, – отозвался араави. – Но имеется важное дело, и мне для этого дела требуешься именно ты. Полагаю, несносный мальчишка, я не стану слушать твое мнение о готовности исполнять или не исполнять то, за что я уплатил полновесным серебром. Вот твоя работа: я устал до последней крайности от постоянных попыток твоей полубезумной мамы добраться