вдруг сорвётся и покусает. Садись за стол, всё налито. Я выпью с вами только одну стопку, у меня много работы.
– Садись, садись! – Дерикуйко чуть не силой стал его усаживать, – Никуда не денется твоя работа.
– Не пойму я вас: то ли вы при исполнении, вон в форму облачились, то ли вы так по гостям ходите, и как мне с вами разговаривать? Вы же власть, значит, я не могу говорить всё, что думаю, тут же и арестуете.
– А ты не говори против власти.
– Я и не говорю, отношусь с уважением, за стол посадил. Вы тут пока наливайте, а я самовар поставлю, чтоб чайку свеженького. Северина приедет, рыбы привезёт, с собой дам.
– Дед, а я не пошутил насчёт сватовства, ты подумай.
– Эта тема закрыта. Я не решаю. Если влюбился, разговаривай с Севериной, но она может и кочергой проехать, не посмотрит, что милицейский начальник.
Завьялов ушёл на крыльцо, возился с самоваром, тянул время, чтобы не идти за стол. Не хотелось ему сидеть с ними за одним столом. Он знал, что Дерикуйко не только у него отоваривается, бывает он и в потребсоюзе, шарит по складам и в других организациях. Слух о нём ходит нехороший. «Другие милиционеры не в счёт», – размышлял хозяин, – «Он их просто не знает, да они и молчат, не лезут в душу со своими законами. А этому всё что-то надо. Глаза бегают, зыркают по сторонам. Если разобраться, чего ему в чужом хозяйстве высматривать? Социалистической собственности здесь нет, значит, ничего не похищено. Всё нажито своим трудом. Хозяйство, конечно, крепкое, большое, но это зависит от того, кто и как трудится. Если на диване лежать – ничего этого не будет. Всё построил сам, своими руками, немало денег заплатил за землю и потратил на взятки, иначе ничего бы не добился».
Не давали Завьялову землю у озера, говорили: «Живи, как все, в деревне или в городе». Он не хотел, как все, не любил беспорядок и грязь, клевету и подхалимство, беззаконие и хамство. Коммунисты и те облажались: сплошь бюрократы, подхалимы, взяточники; погрязли в волоките, кипах ненужных бумаг. Простому человеку в их кулуарах правды не найти. Завьялов решил жить отдельно, своим хозяйством, у него был маленький ребёнок, которого надо растить и воспитывать; и держать подальше от соблазнов и развязной городской публики. Овдовел Завьялов рано, пришлось самому тащить весь семейный воз: и стирать, и варить, и заниматься промыслом. Северина подросла, стала помощницей, научилась мало-помалу у него всему, что умел сам.
– Хозяин, – уже развязным голосом позвал Дерикуйко, – Самогон стынет! Что-то ты нас избегаешь.
– У меня хозяйство, жены нет. Кто же вам чай согреет?
– Садись, пока есть самогон, чай не нужен.
– Северина приедет, чаю захочет, за ребёнком пригляд нужен.
– Ребёнок? Этому ребёнку хороший мужик нужен, вроде меня.
– Для меня она ребёнок, – сказал, как отрезал Николай Николаевич, – А кто не уважительно отзовётся, на этот случай у меня есть оглобля.
– Ладно, ты не серчай, после поговорим, давай нам своего чайку, да мы поедем. Что-то маловата тара оказалась, дно показалось. Ты уж извини, водку мы возьмём с собой, в дороге пригодится.
Северина тащила в