сейчас до срыва было еще далеко. Полная, добродушная с виду, Кира Евгеньевна говорила суховато, но без сердитости. С легким утомлением:
– Итак, вы, Зайцев, это у т в е р ж д а е т е?
Обычно храбрость приходит после неудержимых слез. Когда ты уже проревелся от обиды и тебе уже не стыдно, не страшно. Все, как говорится, пофигу. Пускай хоть убивают! Но бывает и так, что слезы не вырвались, ты успел сжать их в комок и загнать в самую глубь души. Там колючий этот шарик то и дело шевелится. Напоминает о себе, но храбрости не мешает. Наоборот, порой даже усиливает ее – как скрученная пружина. Такие пружины – они ведь до последнего момента незаметные. Неподвижные, поэтому ты внешне совсем спокоен. Да и внутри спокоен, пока этот комок опять не выпустил колючки…
– Ничего я не утверждаю, – сказал Митя со вздохом. – Это вы все утверждаете, будто я бандит и чуть не взорвал школу.
–Лицей… – сказала молодая завуч начальных классов Фаина Леонидовна.
– Ну, лицей…
– Не нукай! И не кособочься, ты не на дискотеке! – Фаина была нервная, потому что считала: ее, как завуча, не принимают всерьез.
А Митя и не кособочился, стоял как все люди. Просто в нем не было заметно подобающего случаю ужаса перед педсоветом.
Педсовет (не весь, правда, а «малый», собранный на скорую руку) сидел за длинным блестящим столом в директорском кабинете. Только председатель ученического «Совета лицеистов» Боря Ломакин из одиннадцатого "И" (то есть «исторического») скромно устроился поодаль, у стены. У другой стены сидела Жаннет Корниенко. Как всегда, в джинсах, цветастой широкой кофте, с неизменным «Зенитом» и с толстым блокнотом на коленях. Держалась она бесстрастно, смотрела перед собой и была неподвижна. Так неподвижна, что даже ее цыганские серьги-полумесяцы ничуть не качались.
Борю Ломакина часто приглашали на педсовет как «представителя коллектива учащихся». Потому что в лицее была демократия. А Жаннет позвали только сегодня – как лицейского корреспондента. Чтобы (в случае необходимости!) отразить скандальное дело в газете «Гусиное перо».
Жаннет делала вид, что незнакома (то есть почти незнакома) с семиклассником Зайцевым. Ее большая курчавая голова не поворачивалась в его сторону. И взгляды их ни разу не встретились. Ну и правильно…
Пожилая, в очках и с седыми кудряшками, «англичанка» сказала с назидательностью доброй тети:
– Конечно, признаваться стыдно… Дима. Но еще хуже, когда мальчик запирается так упрямо, вопреки очевидности.
– Какой очевидности? Будто я подложил бомбу?
– Никто не говорит, что ты ее п о д л о ж и л, – это вступила Галина Валерьевна, завуч старших классов. Именно в ее подчинении был седьмой "Л" (литературный), в котором числился подрывник Зайцев. – Но ты с о о б щ и л, что она подложена.
– Господи, ну что за глупость, – сказал Митя с оттенком стона.
– Хорошо, что наконец ты понял! – обрадовалась (или сделала вид, что обрадовалась) «англичанка». – К а к у ю глупость ты совершил.
– Это в ы все говорите глупость, –