только. Кое-что даже понятно.
– Это же прекрасно! – Он смотрел прямо и открыто и улыбался, прищурив глаза. Нина подумала, что смутить его не так-то просто.
Они сидели в самой большой комнате, главной, как догадывалась Нина. Ее назначения она не знала: в самом начале экскурсии они прошли через нее не задерживаясь. Задняя стена была задернута от потолка до пола пестренькими занавесками, за ними угадывались небольшие кабинки, словно в физиопроцедурном кабинете поликлиники. По двум углам стояло несколько письменных столов, стены занимали стеллажи и глухие шкафы, а оставшееся место посредине – длинные массивные лабораторные столы с приборами.
– Ну-с, начнем, пожалуй! – Баринов нервно потер руки, и Нина удивленно посмотрела на него – он явно волновался, что было на него не похоже…
Хотя – почему не похоже? Она видит его всего второй раз, какие можно делать выводы о его привычках, натуре, склонностях? Да и вообще, с какой стати озабочиваться его самочувствием? Это он должен думать о ее самочувствии, она – больная, он – врач…
Но тут же пришла в голову мысль, что за последний час она ни сном ни духом не вспоминала о том, что привело ее сюда, и она несколько смутилась. И испытующе бросила на него взгляд: не догадался ли? Но Баринов был занят своими мыслями, пришлось кашлянуть, чтобы напомнить о себе.
– Да, так вот, – он тряхнул головой, словно прерывая раздумья, но начал бесцельно перекладывать на столе листы бумаги, блокноты, карандаши. – Так вот, Нина Васильевна, такая получается штука… Я так понимаю, вам нужно серьезно обследоваться. Здесь, у меня. В этой лаборатории.
«Вот так! – Нина почувствовала, как у нее внутри зародился противный холодок и колючим онемением разбежался по телу. – Вот так!..»
А следом за холодным онемением ее охватила такая слабость, что невозможно было пошевелить даже пальцем. Нечто подобное она уже однажды испытывала…
Да, это случилось на первом году после окончания института. Попутным грузовиком она возвращалась от родителей в деревню, где работала в школе. Весенний раскисший грейдер чуть присыпал свежий утренний снежок, и вдруг прицеп, подпрыгнув на ухабе, попал задним колесом в кювет. Нина видела, как змейкой по льду глубокого кювета пробежала вперед трещина. Грузовик дрогнул, вильнул вправо, потом влево, снова вправо и как-то по-особому мягко, осторожно лег на бок. Хрустнул лед, ржавая, жгуче-холодная вода хлынула с ее стороны в кабину. Водитель, ухватившись за баранку, болтался где-то высоко вверху, его глинистые сапоги беспомощно елозили по ветровому стеклу. Из-под скособоченного сиденья вывалились тяжелые инструменты в промасленной тряпке и ударили ее по голове, сбив беретку. Страха не было, была отстраненность мышления и напряженность тела.
Потом она не могла вспомнить до подробностей, до деталей, как выбиралась из кабины. Отчетливо помнила себя лишь с момента, когда, поддернув узкую юбку, спрыгнула с нелепо торчащего переднего колеса на развороченную, скользкую глину грейдера, прошла несколько шагов назад и – села прямо