из дома или ужинали, он принялся за изучение своей находки. Сначала долго разглядывал фотографию. На ней была запечатлена какая-то девушка – темноволосая и черноглазая, с крупными, но приятными чертами лица. Незнакомка совсем не походила на его Любашу, но Куликов почему-то невольно почувствовал к ней симпатию. Первая страница книги была девственно чиста, а дальше шли записи на немецком. В языках Алексей был не силен, понял отдельные слова, которые никак не раскрывали смысла написанного. К счастью, среди его однополчан был один толмач, к нему-то Куликов и решил обратиться.
– Чушь какая-то, – пробежав глазами по убористым аккуратным строчкам, изрек тот. – Похоже на медицинские наблюдения. Что-то о восприятии, настройке мозга на определенные предметы. Какие-то «якоря подсознания», «цветовая кодировка»… Не, Леш, даже если я тебе дословно все расшифрую, из этой писанины мало что будет понятно.
– А я-то надеялся… – принимая книгу обратно, вздохнул Куликов.
– На что? Думал, это дневник какого-нибудь полицая, приближенного к самому Адольфу? – ухмыльнулся солдат. – Да ладно, не обижайся. Может, и в этой книжонке есть польза. Вот выиграем мы войну, вернемся, тогда покажешь ее настоящим ученым.
Это было их вечное – «когда выиграем войну». Выиграли. Вернулся. А толку от найденных записей по-прежнему было ноль без палочки, если только с их помощью нельзя было возвращать к жизни мертвых. Единственной причиной, почему Куликов тогда не выбросил книжку, стали рисунки, перемежавшие текст. Невероятно красочные пейзажи и натюрморты, словно окошки в ту прежнюю жизнь, которая закончилась вместе с вторжением немцев.
Да еще странные знаки, не похожие ни на греческие, ни на арабские письмена. Более всего эти крючки и завитушки напоминали иероглифы. Всего Алексей насчитал их чуть больше полусотни штук. Сначала символы располагались по одному. К каждому шло длинное пояснение на все том же треклятом немецком. Потом автор стал записывать отдельные знаки группами, а в конце нашлось несколько листочков, заполненных исключительно неизвестной письменностью. Знаки ложились не ровными строчками, а строгим симметричным узором. Если это все и относилось к медицине, то скорее – к Средневековой.
Так книга и осталась у Куликова. Он еще несколько раз открывал ее в короткие часы отдыха, любовался рисунками, пытался перевести отдельные предложения, но его знаний не хватало на то, чтобы понять, есть ли между ними связь. Теперь мужчина смотрел на книжку, словно впервые видел.
Всего несколько недель назад он думал о том, как покажет записи Любаше. Она очень любила подобные занятные вещицы. Любая тайна завораживала ее, заставляя строить тысячи различных теорий.
«Ее писал настоящий фашист?! Но разве они могут так красиво рисовать? – вскричала бы Любаша. – Нет. Быть такого не может! Ты говорил, тут врачебные записи? Точно… это книга принадлежала хорошему человеку, доброму, который ненавидел Гитлера. Наверно, его за это и убили. Именно так, непременно убили, но он успел избавиться от книги,