Отдыхать, так по-божески!. Юлия Фирсанова

франт и иронично заметил: – Только я слышал, у вас, ее менестрелей, знак должен быть какой-то. А, парень?

      – Есть у меня знак, – неожиданно для собеседника, собравшегося вывести врунишку на чистую воду, согласился музыкант.

      – Покажи! – загорелся Гамеш.

      Вполуха следившие за разговором сотоварищей и до сих пор уверенные в том, что юнец заливает, к ним обернулись и два других менестреля.

      Юноша распустил шнурок на рубашке, приложил руку к сердцу и, прикрыв глаза, мелодично пропел чистым, как флейта, голосом: «Эль-и-Эль лах мэнель!» Из-под его руки заструилось нежное серебристо-голубое сияние. Менестрель отнял ладонь от груди, и все увидели на ней прекрасную розу, растущую из разорванного шипами сердца, – символ, печать, эмблему богини любви.

      – О-о-о! – разом выдохнули все бодрствующие менестрели и потянулись к Солиэлю потрогать волшебный рисунок.

      – Не надо, – мягко остановил он их, снова провел рукой по груди. Изображение побледнело и исчезло. Паренек старательно принялся зашнуровывать рубашку.

      – Слышь, Солиэль, а чего ж ты этому охотнику не сказал, кто ты? – поинтересовался брюнет. – Он же тебя не стал бы тогда пленять, а?

      Юноша промолчал…

      Энтиор, заскрежетав зубами, стиснул рукой рукоять стилета и в немой ярости уставился на охотника: так опозорить его перед стради! Злат, как всегда, наблюдал за происходящим с легким интересом. Роланд понял, что дело принимает очень серьезный оборот: сцапать, как раба, посвященного богини, и прошляпить метку – такого с ним никогда не бывало! Мужчина отошел от стены, приблизился к Элии, опустился перед ней на колени, запрокинув голову, вывернул руки запястьями наружу в знак полной покорности и взмолился: