волю Герая.
Вот и агора.
Со всех сторон ее окружали толпы празднично одетых горожан. Рядом с площадью возвышался пританей[68]. На высоком стилобате[69] среди колонн расположилась эллинская аристократия в белоснежных или пурпурных гиматиях: филархи, архонты, главы купеческих факторий, гимнасиархи[70]…
Солнце едва поднялось над горизонтом, и воздух еще не успел прогреться, поэтому жены и дочери почетных гостей спасались от утренней свежести, кутаясь в пестрые пеплосы. На шеях и запястьях аристократок поблескивали оправленные самоцветами украшения.
Куджула разглядел в толпе Деимаха с семьей. Аглая тоже его заметила и приветливо помахала рукой, а стратег жестом пригласил наверх. Кушан разрывался – ему хотелось подойти к ним, но бросать спутников было как-то не по-товарищески.
Иешуа подтолкнул друга в сторону пританея – иди уже, нам и тут хорошо, вечером встретимся.
Растолкав зрителей, Куджула вышел к лестнице. Охрана из городского ополчения сначала преградила ему путь, но затем по приказу стратега пропустила на ступени. Конвоир остался внизу, прекрасно понимая, что пленник никуда не денется.
Аглая подхватила кушана под руку и тут же, проигнорировав округлившиеся глаза матери, притянула поближе к себе и сестре.
Куджула украдкой любовался македонянкой: нежно-голубой хитон с едва заметными серыми полосками спускается до пят, открывая носки темно-синих крепид[71] из мягкой кожи, а плечи прикрыты алым пеплосом с золотой фибулой. Гладко зачесанные назад волосы схвачены лентой из парчи в греческий узел, лишь с висков – как и тогда, на скачках – спускаются кокетливые завитые локоны. Тонкие запястья увиты золотыми браслетами. По случаю праздника она украсила прическу миртовым венком.
Почувствовав, что юноша на нее смотрит, Аглая внезапно обернулась, обожгла искрящимся радостью взглядом. Парфянский лук губ изогнулся кокетливой улыбкой.
Издалека послышались звуки музыки.
Сначала лишь глухо гудели тамбурины и тимпаны, но чем ближе процессия подходила к агоре, тем яснее различались нежные стоны авлосов и сиринг, мелодичный звон кифар и самбук.
Толпа зашумела, заволновалась, подалась ближе к центру площади. Токсоты[72] заметались по брусчатке, оттесняя зрителей с пути процессии.
Вскоре шествие выплеснулось на площадь. Впереди, исполненные важности, вышагивали городские чиновники: агораномы, метрономы, ситофилаки[73]…
За ними в окружении музыкантов шли дадуки – жрецы Диониса, держа в руках атрибуты бога вина и безумия: увитые плющом тирсы, педумы – загнутые крючком пастушеские жезлы, наполненные вином терракотовые канфары с двумя ручками по бокам.
Они истошным голосом выкрикивали во все стороны: «Призывайте Бога! Призывайте Бога!..»
Следом двигались богатые горожане, оплатившие расходы по содержанию хора, а также сами певцы. Красивейшие