явно перепутали с каким-то другим, о котором было запрещено говорить, под угрозой если не смертной казни, она была отменена, то уголовного кодекса. Вот до чего Двойник его допрыгался.
Котов была целая дюжина, но Баюн с грустью заметил, что ни одна работа художников не удовлетворила его до конца.
– Ни один из них не понял душу кота, нежную и ранимую, – пожаловался он Гению, прекрасно понимая, что всех мертвых писателей заботит вовсе не это, а то, каким тиражом издан проклятый (для каждого из них) роман. И почему там творится невероятный шум именно вокруг этой рукописи, которую они душили, давили, уничтожали, а она сохранилась.
– Это не может быть
– Не верь глазам своим.
– Кот все врет.
– Ничего до них не дошло, они потеряли рукопись.
– Она никогда не могла быть напечатана.
Снова и снова на разные лады повторяли мертвые писатели штампованные фразы, чтобы убедить себя и остальных в том, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.
– А ну, цыц, лжецы, не вышло по вашему, роман – это то, что осталось от всего времени, нет больше ничего и не будет, не надейтесь..
Но тут снова заговорил Гений.
– Живой роман? Рукопись горит? Я понял, что все отдал бы, только бы Елизавета вернулась и была со мной.
Странно загорелись глаза некоторых творцов, похоже было, что они лихорадочно думали, где взять эту Елизавету, и как произвести обмен с Гением. Если бы кто-то догадался раньше взять ее в заложницы, то у них в руках был бы этот чертов роман, и все, что он принесет с собой – слава, радость, бессмертие.
Кот не называл бы презрительно их мертвыми писателями, а вот за это они готовы были на все… Только Елизавета успела исчезнуть, все напрасно.
– Поздно, – услышали они голос кота, – он уже бессмертен, теперь его, как и жизнь отдать не получится.
– Значит пустота и одиночество?
Гений повернулся, и отправился прочь, ему больше не хотелось никого видеть и слышать.
Вслед за ним рванулся Поэт, каким-то чудным образом оказавшийся среди мертвых писателей. Может потому, что и сам он был скорее мертв, чем жив, или хотел кому-то помочь нести свой крест, таким он был на земле, таким оставался и на небесах.
– Назад не вернешься, – бросил ему вслед критик Гадюкин.
Но и эта угроза не остановила Поэта, он слишком хорошо знал, что такое быть зверем в загоне и особенно переживал оттого, что они отлучили его от своего тусклого света.
Поэт знал, что Гений не любит стихоплетов, и только теперь подумал, что тот его тоже может прогнать.
Но Гений был уныл, словно в воду опущен:
– Ты напрасно порвал с ними, дружище, они хотя бы вместе, а мне какая радость от того, что роман знают все, это тогда, рядом с Елизаветой казалось победой и чудом, а сейчас, без нее – звук пустой… Она радовалась, она хотела, она старалась, а я только потакал ее капризам, теперь