и проводили мы долгие вечера: я со своим делом, они – со своим. А когда поздно ночью гасил я свет, было немного жаль их. Но, с другой стороны, думалось: пусть разомнутся, а то ведь и засидятся, зажиреют.
Теперь былое ушло. Вечерами поздно я не сижу. А если сумерничаю, то без огня. И все лишь думаю поставить лампу на вечер-другой. И снова тогда соберутся мои лягушки и жабы. Они ведь здесь, во дворе. Только днем прячутся – ночная скотинка.
В пору июльскую в огороде и в саду начинают петь садовые сверчки. Днем они молчат. С вечера распеваются. А в ночи словно под каждым листом певун сидит – такой звучит оглушительный хор! И ни дождь, ни гроза им непомеха. Гром, молния – а они поют. Дождь всю ночь льет – все равно поют. Но время их песен – лишь теплая пора: июль да август. А в конце августа и осенью хор стихает. В одном углу двора да в другом два-три сверчка нежно поют, допевая с печалью остатнее. Потом останется один. В какой-то год последнего я слушал девятнадцатого сентября. И – все. Прости-прощай до следующего лета.
Садовый сверчок – таинствен. Пытался я поглядеть: кто он? Говорили, что вроде небольшой, черный, как и певун запечный. Но это говорят. А вот своими глазами увидеть…
Охота моя на сверчков из года в год велась неудачно. Сажусь возле зеленого куста, откуда трель несется, гляжу и ничего не вижу. Больно малая животина. И всегда прячется. А начинаешь листья раздвигать, он смолкает. Ничего не получалось. Бывало, накрывал я сачком певучее место и ловил что-то. Но посадишь в коробочку, он молчит. Какие песни в тюрьме? Значит, тот ли, не тот – неизвестно.
Потом я отчаялся и оставил охоту. И ведь кого только не выслеживал, даже соловья. А вот обычный садовый сверчок – загадка.
Кузнечики – те доверчивы: когда стрекочет, весь наяву. Подойдешь, наклонишься – и гляди, как он пиликает. Ничуть не боится.
Нынешним летом, в начале июня, услыхал я первого садового певуна. Возле погреба несколько дней подряд он пел и пел, весьма голосисто. Песню я слушал, а сверчка и не пытался искать. Но однажды вечером все же не вытерпел и, заслышав голосистое пение, подошел на звук, пытаясь определить: где он тут прячется?
А он и не думал прятаться. Вылез на крышу погреба, сидит: в полпальца величиной, черное, аж с синевой, чудище. Лобастый, усатый, ножищи толстенные. Кормленый, сытый, аж блестит. Жесткие закрылки подняты. Заливается. Это вам не какой-нибудь тонконогий прощелыга-тенор. Это Шаляпин на весь двор гремит и никого не боится.
Я присел, низко пригнулся. Ясно вижу: надкрылья вибрируют, друг дружку задевая, отсюда и звук: стрекотанье ли, пенье – кому как.
Гляжу я, а ему хоть бы хны. Замолчал. Развернулся на крутой крыше поудобнее, мощный зад приподняв повыше, и пошел заливаться. Поет и поет. Да громко так. Ну, настоящий Шаляпин. И не боится. Пусть вечереет, но воробьи еще не спят, чирикают в вишнях. Таким сытеньким подзакусить они не откажутся. А он стрекочет.
На следующий день похолодало. Пошли дожди. И первые садовые сверчки смолкли. Теперь я жду тепла. Июль месяц пошел. Конечно, будет жара. И