Цвет жизни. Василий Семенович Матушкин

дорогу Бояринцев отборными ругательствами крестил вора. Грозил и клялся, что все равно узнает его и поломает все ребра. И чем ближе он подходил к магазину, тем сильнее хромал. Но причина была не только в ноге. Бояринцев всё более понимал, что самое страшное еще впереди, и потому невольно замедлял шаги.

      Приготовив оправдания и набравшись смирения, чтобы выслушать брань хозяина магазина, каковым был его родной дядя, он робко открыл дверь.

      Тем временем приземистый, в отличие от племянничка, дядя, точно резиновый, прыгал из одного угла магазина в другой, кружился, топал ножками, поминал всуе бога, одновременно ругаясь самыми грешными матюками. Толстый, с пухнущим лицом, он походил на пузатый графин с жигулевским пивом.

      Увидев расхристанного и грязного Бояринцева, дядя схватился за свою лысеющую голову и завопил:

      – О, боже ты мой, боже ты мой!.. Сколько ж раз я приказывал тебе… Христом богом просил, чтоб ты, сволочь, меньше жрал, а смотрел бы за магазином. Чтобы днем разбили витрину!.. Позволить запереть себя… Боже мой, боже мой… Я тебя, свинью, проучу, – брызгая слюной и тыча в лицо племянника кулаками, орал хозяин.

      Бояринцев краснел, пыхтел, отдувался, вытирал фартуком с лица грязь и пробовал оправдываться.

      – Где же день… В девять часов… С каждым может так, Ананий Ермолаич. Это ж разбой форменный. И ни одного городового, – соврал он.

      – Я тебе, мерзавец, дам разбой… Городового ему не было!.. – еще яростнее набрасывался дядя. – Не родня ты больше… За твой счет вставлю стекло… Всё вычту. И завтра же… Завтра же расчет!.. – Хозяин орал фальцетом и топал ножками. – Разориил!.. Скинь фартук мой, скинь! Во-он!.. Чтобы и духа твоего тут не было… – Сорвав фартук, он сунул кулак в лицо разорителю… Размахнулся еще раз, но Бояринцев уже попятился к двери и без боя отступил на улицу.

      Оставшись в магазине один, Ананий Ермолаевич еще долго бушевал, негодуя на неблагодарного неумеху-племянника…