выпуклым, почему-то белым, кадыком, милиционер спросил «гусей»:
«Сколько они с вас взяли?»
Те в один голос:
«Ничего!»
«Тогда платите!»
И пошли шелестеть те самые червонцы, которым, я считал, самое место в моем кармане.
«Обилеченных» пассажиров, хотя им никто никаких билетов конечно же не давал, отпускали с миром, и они – кто пешком плелся к базару, чтобы не расплачиваться с шоферами, кто пытался поймать какую-либо оказию, почему-то считали, что – со зла – мы не довезем их туда, куда обещали, а кто «прискипался» к милиционеру, чтобы он отправил его, остановив попутку. Ведь деньги-то он за проезд заграбастал.
А я был зол, как сто чертей вместе. Как не пришло мне в голову спросить у Сашки, какой он дорогой объезжает этот дьявольский пост?
И – на разгрузке – я увидел Замараева.
«Привет, Сашок!» – говорю. Ну и все такое ему выложил: была прибыль, да уплыла. Он початок кукурузы, почему-то сырой, грыз.
«А как же ты хотел? – ответил. – Или с ними делись, или – к черту катись!»
Под «ними» он имел конечно же гаишников.
«А затак, – продолжил он свою мысль, – сейчас и чирьяк не вскочит».
«Ну ты мне хоть скажи, – не унимался, – где сворачиваешь?»
«А вон там, – указал он на пивнуху. – Первый столик слева».
И все же я объезд нашел. Сам! И в тот день «гусей» насажал еще больше, чем прошлый раз. И ни один скат не «стравил», и ни капля дождя за всю дорогу не упала, и через песок я прошел, как Бог.
Словом, все было как надо. Я до ошаления пел в кабине, куда решил никого не сажать.
И вот мы – у базара. Шелестят бабки и деды наличностью, покрехтывают. Так уж устроен человек, на расплату всегда он жидок. Летуче вспоминаю, кто так говорил. Да, кажется, тот же Сашка Черный.
Если старики только деньгами шурудят, молодые их давно приготовили. И, вижу, собираются расстаться с ними с легким сердцем.
И вот в тот миг, когда я был готов протянуть руку и начать сбор «выручки», подошел – слышу спиной – к моей машине Иван Палыч. Сначала постоял молча. Наверно тот момент сторожа, когда моя рука, смыканувшись по карману брюк – не дырявый ли – устремилась к первой закорузлой ладони дедка, что приехал – среди лета – в полушубке.
Мне кажется, я все же коснулся тех денег, когда раздался голос Чередняка:
«Уберите свои рубли! Мы за проезд не берем. Не на себе же везли!»
Я готов был грызть покрышки!
«Эт, кубыть, не по-людски», – сказал тот самый дедок в полушубке, чьи деньги чуть было не попали мне в руки – Вы нам – уважение, мы вам – унижение».
«Ну тогда, – уломанно произнес Иван Палыч, – дайте нам что-нибудь поесть, если у кого осталось. На сегодня. А завтра – будут колеса крутиться и мы не умрем».
Мне было обидно не только за то, что уплыли, как я считал, мои кровные и плакала курточка, вместе с галифе с леями, брало зло, что эти торгаши на базаре будут шкуру драть с нашего брата.
И я об этом, конечно, путано и не очень толково