Наля, соседка дедушкина, такая пышная была, шелковая вся, всегда мне дорогие конфеты дарила, целовала… Теперь кричит, не стесняется: «Ну, где твой папочка – комиссар?». Немцы смеются, гонят всех… Там разберутся, знали.
Так мы оказались на десятый день у самого порога Морозовской, на колхозном дворе. Те же костры, как в Гумраке, только замерзших насмерть было меньше. В бывшем коровнике и спаслись, кто сумел в него втиснуться.
Это теперь я знаю, начитался. А в то первое утро, когда даже наши охранники из пленных куда-то подевались, случилось невозможное: их окружили, бьют!
Откуда взялись? Откуда силы?
Мы же сидели в своей щели на Красном и знали: никого уже не осталось в живых. Ни соседей, ни беженцев с Украины, ни красноармейцев… Вымер город. Никто не убирал убитых: ни наши, ни немцы… Где-то на Малой Франции еще постреливала пушка. Большая. Зениток наших давно не было. «Катюши» гудели весь октябрь. Уже из-за Волги. И не всегда по немцам попадали. Скрипели их «ванюши». Это мы на себе испытали… Не дай Бог никому. А ночью… Столько висело над нами ракет! Ярче солнца… И откуда у них столько всего? Трассирующие очереди, как салют, беспрерывно чертили небо.
Праздновали победу? Ведь им немножко оставалось. Ту пушку добить, и все.
Перестали, кстати, немцы засыпать город листовками – «Сдавайтесь! И будете иметь хлеб, работу, дом».
Уже некого было уговаривать: пали наши дивизии смертью храбрых. Лежат.
Я видел, немцы уже «перешили» железную дорогу под свой, европейский стандарт. Нашу. До станции Гумрак!
Почти совсем победили.
И вдруг далеко-далеко, в своем глубоком тылу, будто от нас, плененных сталинградцев – они просто побежали!
Машин у них страх как много. Стоят. Самолеты из Морозовской не взлетели.
У румын хоть кони были… Как цыгане, табором с награбленным… Тоже бегом.
Мы ничего тогда не знали, не понимали. Ведь целых две румынские армии – сотни тысяч солдат, итальянская армия – успели захватить и грабили половину нашей области… Пока немцы штурмовали Сталинградскую крепость.
А побежали все.
Значит, сильный был ветер! Нас с мамой унес так далеко от дома – мы пылинки на войне. А вот пол-Европы бежит теперь обратно, по домам! Нагостились. Оставили, правда, под нашими снегами миллион своих сыновей. Бог им судья…
…У каждого поколения, думаю, есть «своя» война. Я «воюю» с пеленок. Если без смеха – с четырех лет. Шальная пуля. Сквозное в живот. Спасли.
Потом была Испания. Заочно.
Дядя Ваня – дворник – заливал нам каток. Черная вода растекалась по снегу… Я смотрел и видел, как «наши испанцы» гонят фашистов. И плакал потом.
Была еще финская. Тот же дядя Ваня развозил и раздавал хлеб. По нормам.
Никто ничего не объяснял. Значит, так надо. Война! Но мороженого было вволю. 10 копеек маленькое, 20 – большое с вафлями. И 10 копеек – билет в купалку!
В «Ударнике» показывали цветной американский «Кукарача» и нам «Три поросенка». И вдруг начали ругать буржуев – англичан. Перед самой войной.
…В нашем классе учился Валька Голев. У него дома был рояль и атлас мира. Он