я лишь ленивое малоподвижное похмелье, когда мысль работает медленно, плавно, отрешённо, а не как обычно – рывками, агрессивно, с нервической обработкой содержания образов и слов, ожиданием действия и усталостью от понимания вынужденности этого действия.
В силу ли неспешной причинной инертности или лучистой мягкой погоды или чарующего вида нарождающейся бодрой зелени за окном, а может быть и всего вместе, мне было особенно хорошо и безмятежно в тот нарастающий день. Я расплющил своё тело в дырявом матерчатом кресле и вертел рукой полупустой широкий стакан, скребя гранями его дна по столу. Пиво – весёлая жидкость янтарного цвета – кидалось на стенки стакана, пузырилось, пробегая волной в зажатом стеклом объёме, и падало вниз, не имея сил преодолеть такой близкий, но всё же недоступный прозрачный край, и вырваться на волю.
Лёшка лежал на диване, курил и смотрел в окно, периодически складывая свои маленькие пухлые ручки с зажатой меж пальцев сигаретой на выдающемся своём животике.
– Всё замечательно, – Лёшка стряхнул пепел в пустой стакан, с блаженной улыбкой почесал себе пузо, затянутое в мятую фланелевую рубашку, и повторил, словно уверяя себя: – Всё замечательно.
– Совсем всё замечательно? – спросил я с ленивой безразличностью, прищурил глаз и посмотрел на солнце сквозь пузырящееся и бегающее по стенкам стакана пиво.
Лёшка не ответил, раздавил сигарету в стакане, растянулся на диване, закинув руки за голову, и так лежал некоторое время недвижимо.
– А ты знаешь, что Майка беременна? – вдруг совершенно неожиданно, словно походя открывая военную тайну, не то спросил, не то сообщил он.
Рука дёрнулась, пиво рванулось вверх, преодолев, наконец, стеклянные свои границы, и неаккуратной кляксой расплескалось на столе.
– Вчера сама сказала, – добавил Лёшка, разглядывая что-то за окном; повернулся ко мне лицом, он изменился, был сосредоточен и, мне показалось, расстроен. – Утром ко мне заходила за хлебом и сказала.
Я поставил стакан на стол, я молчал. Лёшка ещё раз почесал своё фланелевое пузо, хмыкнул что-то в нос и криво, уголком рта усмехнулся:
– А знаешь, кто отец?.. Юрыч отец, представляешь?
– Юрыч?.. – откликнулся я туповатым эхом.
– Да, представляешь, Ю-рыч, – разделяя звуки, раздражённо повторил он.
Определённо, Лёшка был чем-то обозлён.
– О чём они вообще думают? – бросил он в сторону. – Ни у него, ни у неё нет ни гроша за душой. И наркоши оба…
– Она тоже? – спросил я наивно.
Лёшка посмотрел на меня вполне так выразительно.
– Конечно!.. Раньше курила чуть ли не ежедневно.
– А месяц какой?
– Ты про что?
– Ну, беременность…
– Семь недель говорит.
– И что, продолжает курить?
А вот сейчас Лёшка мог и вспыхнуть, но мрачно лишь буркнул:
– А я почём знаю? Они оба ненормальные!
– А это точно?..
– Что точно?
– Ну, беременность…
Раздражение, бурлившее где-то в Лёшкиной голове и временно отступившее в его фланелевое пузо, вдруг снова рвануло к макушке.
– Ты что, не отошёл ещё от вчерашнего?
– Почему… Отошёл, – обиженно откликнулся я.
– А чего тупишь?
– Да, нет, всё понятно. – Я покивал головой для пущей убедительности и скинул себе в горло оставшиеся капли драгоценной янтарной жидкости.
– Ладно, пойду. – Лёшка шумно поднялся с продавленного, скрипящего дивана, вяло махнул рукой и вышел за дверь.
Я ещё посидел, повертел в руке пустой стакан, а потом посмотрел на календарь. «Может такое быть?» – спросил я себя и поскрёб подбородок. Сам себе с горечью и признался: «Может».
Стучать пришлось долго и громко, но Майка всё-таки открыла дверь своей комнаты. Вышла в халате, растрёпанная, сонная, но отчего-то счастливая, с обыкновенными своими смешливыми бесятами в глазах. Ох, любил я этих бесят в её глазах, любил и страшно боялся одновременно, потому что бесята эти не знали покоя и всегда были предвестниками озорства, а то и хуже…
– Заходи, заходи, – Майка неожиданно обрадовалась мне, улыбнулась и, схватив за руку, почти затянула в комнату.
«Пальцы всё-таки у неё короткие и толстоватые», – подумалось мне к чему-то, а вдогонку этой мысли как нежное и доброе оправдание полетела следующая: «Но милая она всё равно и смешная».
Я нелепо потоптался посреди комнаты, желая спросить её, но, не решаясь сделать это. Она о чём-то весело щебетала, походу старалась задёрнуть покрывалом неубранную постель, перекладывала подушки на кровати, а сердце моё всё учащало биение, неуверенность предательски росла, а я ждал момента, но понимал, что его, особого момента, не будет, и надо как-то выяснит всё быстро и безболезненно.
– Ты беременна? – оборвал я её пустое суетливое чирикание.
На секунду она замолчала,