и волнами при первых же шквалах, и теперь лишь гадать можно о ее судьбе… Ну, да если мы пока держимся, Бог даст, и она выстоит. Не случилось бы только самого худого: вдруг вырастет над волною силуэт корабля, кинется навстречу…
Экие мысли в голову лезут! Лисянский не новичок, не повернет судно по ветру. А все-таки…
– На руле! Смотреть вперед сколько можно!..
– Есть, ваш… родь! Сколько можно, смотрим!..
Это Курганов. Отличный матрос, хотя, по мнению некоторых, языкаст не в меру. Вот и сейчас проскочила насмешка: смотрим, мол, приказ выполняем, да только чего тут рассмотришь-то?
Ну и ладно. Ежели есть в человеке еще сила для насмешек, значит, держится человек…
Толстой крикнул опять:
– Здесь хотя бы на воле, а в каюте совсем тошно! Страхи спутников моих и стенания, кои слышатся там, усугубляют душевное расстройство!..
– По-моему, для борьбы с душевным расстройством вы излишне долго беседовали с бутылкою, – догадался Крузенштерн. – Только, ради Бога, без обид, граф! Драться с вами на дуэли я все равно не имею возможности!
…Сумрак стал жиже, появились первые признаки пасмурного рассвета. На ют поднялись Ратманов и Ромберг.
– Иван Федорович, обшивка местами расходится, в трюме может случиться течь, – сказал Ратманов.
– Все может быть, если скоро ветер не ослабнет.
– Идите отдохните, Иван Федорович. И вы, Петр Трофимович. Мы заступаем.
Крузенштерн спустился в каюту. Под бимсом – выгнутой потолочной балкой – мотался масляный фонарь. Воды было по щиколотку, она ходила от стенки к стенке. Фонарь раскидывал по ней желтые зигзаги. Плавала разбухшая книга.
Постель промокла. Крузенштерн повалился на койку, не снимая плаща. Качка сразу сделалась мягче, взяла его в большие темные ладони, вой ветра и плеск за бортами приутихли… И казалось, прошла минута, но, когда вестовой растолкал капитана, за стеклами свистело уже серое утро.
– Ваше высокоблагородие, их благородие Макар Иваныч просят вас наверх.
Качало так же. Свет давал теперь возможность видеть взбесившееся море. Дождя почти не стало, и, когда корабль подымало на гребень, был виден взлохмаченный горизонт.
– Иван Федорович! – крикнул Ратманов. – Не убрать ли стакселя? Они не столько дают нам движение вперед, сколько способствуют дрейфу! Слева вот-вот покажется берег.
– Подождем еще, Макар Иванович! Без стакселей мы совсем будем неуправляемы!
Но в четыре часа пополудни, когда слева открылся берег Ютландии, Крузенштерн приказал убрать штормовые стакселя и намертво закрепить руль. Шторм перестал двигать корабль к опасной суше, но зато «Надежда» совсем потеряла способность к маневру. К счастью, буря стала стихать.
К ночи ветер стал ровнее. Но дул он по-прежнему между вестом и вест-норд-вестом и не давал выйти из Скагеррака, хотя снова поставили стакселя, а также бизань и фор-марсель.
Лишь через сутки неустанной лавировки моряки увидели Дернеус – южный мыс Норвегии. К вечеру ветер стал тише, и тогда через северную половину потемневшего