и тем и другим, и на каждом шагу встречаем сообщения о казнях; но все это не помогало, ибо когда при обрезывании монеты получалась прибыль в 20% и ежегодный доход в 6 тыс. фунтов стерлингов, то такой барыш, по словам современника, был достаточен для того, чтобы устранить всякие угрызения совести. Население же вовсе не считало такого рода действия преступлением, а скорее смотрело на них как на грехи школьника, собирающего орехи в соседнем лесу. И даже тогда, когда монета стала страшным бичом для населения, человек, подвергаемый смертной казни за то, что он содействовал превращению ее в такое состояние, был предметом общего сожаления. Полиция неохотно задерживала преступника, судьи неохотно отправляли его в тюрьму, свидетели неохотно рассказывали всю правду, присяжные неохотно произносили «виновен». Напрасно объясняли народу, что обрезыватели монеты приносят больше зла, чем разбойники и опаснейшие враги, – ничто не помогало: получался всеобщий заговор, препятствовавший осуществлению правосудия».
В результате, когда в 1695 г. были произведены опыты со взвешиванием монет, оказалось, что внесенные в казначейство 57 200 фунтов обработанного молотом серебра весили вместо 220 тыс. унций всего 114 тыс. унций, т.е. половину; 100 фунтов стерлингов, которые должны были содержать около 400 унций, имели в действительности в Бристоле 240 унций, в Кембридже 203, в Эксетере 180, а в Оксфорде всего 116 унций. Особенно усилилось падение веса серебряной монеты в 1690-х годах. «Зло, принесенное таким состоянием монеты, не принадлежит к числу тех предметов, которым в истории отводится почетное место. Тем не менее едва ли можно сравнивать все те несчастья, которые в течение четверти века нанесены были народу дурными министрами, дурными парламентами и дурными судьями, с теми, которые производили дурные кроны и дурные шиллинги. Правление Карла и Якова, как ни тяжелы они были для народа, никогда не препятствовали мирному ходу повседневной жизни. В то самое время, когда честь и независимость государства продавались другой державе, когда права попирались ногами, а основные законы страны нарушались, сотни тысяч прилежных семейств работали, садились за стол и ложились спать спокойно и в безопасности, скотовод гнал своих быков на рынок, торговец взвешивал свои товары, суконщик отмерял сукно, покупатели и продавцы вели себя в городах особенно шумно, а праздник жатвы в деревнях справлялся еще веселее, чем прежде. Когда же великое орудие обращения пришло в полный беспорядок, в торговле и промышленности начался застой. Зло чувствовалось ежедневно и ежечасно повсюду и всеми классами населения, на мызе и в риге, у наковальни и у ткацкого станка, на волнах океана и в недрах земли. Ничего нельзя было купить без того, чтобы не происходили недоразумения. У каждого прилавка ссорились с утра до вечера. Между рабочим и работодателем регулярно каждую субботу происходили столкновения. На ярмарке и на рынке непрерывно шумели, кричали, ругались, проклинали друг друга, и было особенным счастьем, если дело кончалось без сломанных ларей и без убийства».
Единственным