восьмидесятых годах мы почти потеряли связь с отцом. А в 1990 году я от дальних родственников узнал, что он погиб от черепно-мозговой травмы «при невыясненных обстоятельствах».
И ко всем ощущениям и впечатлениям, переживаемым мною с детства, на долгие годы добавилось еще одно – чувство вины перед отцом. Вины за то, что я не общался с ним в последние годы, за то, что я не смог его по-человечески похоронить. Вины, боли – и одновременно обиды. За развод с мамой и за то, что в детстве мне все же очень не хватало отца.
Неуверенность в себе, неумение находить достойные авторитеты, склонность плыть по течению. Желание хоть чем-то наверстать нехватку общения с близким человеком – и самые неожиданные способы этого «наверстывания». Именно это часто ожидает ребенка из неполной семьи. Не хочу принизить роль своей мамы – в плане воспитания она дала мне все, что могла. Но развод родителей мне аукался еще очень долго – как и большинству детей в подобных ситуациях.
Сейчас многие наверняка воскликнут:
– Да автор явно преувеличивает! Я вот тоже пережил развод родителей, и все у меня в порядке! (Я купил дом, женился, родил шестерых детей, открыл нефтяную скважину…)
Но речь сейчас не о том, что развод родителей непременно закроет перед вами все пути и не позволит стать состоятельным – и состоявшимся – человеком. Это не так.
Конечно, все переживают травмирующие события по-разному. Кто-то более сильно и глубоко, кто-то – менее. Но в любом случае подобное событие – это шрам в душе ребенка. Который может впоследствии дать о себе знать – в самый неожиданный момент.
В полных семьях взросление ребенка происходит, скажем так, автоматически. Мальчики и девочки, наблюдая за родителями, получают образец поведения. Не будем пока обсуждать вопрос, всегда ли этот образец положителен, – это отдельная сложная тема. Для девочек, разумеется, «ролевой моделью» является в первую очередь мать, для мальчиков – отец. Но отсутствие одного из родителей – независимо от пола – это всегда травма. Поэтому ребенок, не знавший общения с отцом, чаще всего бессознательно пытается компенсировать его отсутствие – и отсутствие тех ресурсов, которые отец ему «не додал». Независимо от того, какого пола этот ребенок. При этом роль отца проецируется на разных людей, не всегда достойных этого.
Но это сейчас я могу так лихо разъяснить происходившее со мной в детстве. Для того чтобы прийти к осознанию и решению собственных проблем, мне потребовалось много лет. Даже когда я стал профессиональным психотерапевтом, испытал на себе множество техник и методик, разрешил большую часть мучивших меня вопросов, меня преследовало чувство, что вроде все хорошо, но чего-то не хватает. У меня не было ощущения свободы, которого я больше всего жаждал. Как бы я ни был уверен в том, что я – взрослый и уважаемый человек, психотерапевт Михаил Геннадиевич, где-то глубоко во мне по-прежнему сидел мальчик, обиженный на отца.