Смольном институте!
– Софья Алексеевна была урождённая княгиня Берестова и, соответственно,…
Мама даже не стала дальше продолжать, а я был потрясён.
– Как княгиня? Но почему, почему я об этом ничего не знаю?
Значит, и Аська, т. е. Анна-Мария, – княжна?
Мама резко повернулась ко мне. На её лице была усмешка. Глаза смотрели холодно.
– «Не совсем», как обозначают у вас в ответах ЕГЭ, «местами», ведь был ещё дед, отец…
И вдруг она неожиданно накинулась на меня, от равнодушного тона не осталось и следа:
– Ты что? Действительно ничего не помнишь? Или делаешь вид? А как она вас с Асей водила на концерты в филармонию и театральные кружки, как шила вам с ней роскошные костюмы к детским утренникам, как возила к морю? Вы же столько лет дразнили с мальчишками:
У княжны у Аськи
Губы как у Васьки…
А девочка только выше поднимала голову и никогда, никогда не плакала, не жаловалась и не отвечала. «Don’t explain, don’t excuse». Я опустил голову и, закрыв её руками, пробормотал:
…Губы их не дуры —
Любят сливки с курой…
– Ну вот, вспомнил. – Мама уже спокойно, но по-прежнему строго смотрела на меня. Потом потрепала по голове и сказала:
– Ну-ну, не тушуйся так, дурашка, никто из этого уже давно не делает драмы. Да, «из бывших», и что? Скажи ещё: «Ваше сиятельство!» – засмеют.
Я помотал головой, со стыдом вспоминая, как нелепо вёл себя с Софьей Алексеевной; как часто небрежно, почти свысока разговаривал с Асей в те редкие минуты, когда мы пересекались в нашем доме, и не заметил, как стал раскачиваться и, кажется, мычать.
– Это ещё что такое? – осадила меня мама, но я её не слушал.
– Всё! Надо ехать немедленно! Извиниться, просить прощения…
– Извинять себя не стоит, – машинально поправила меня мама. – Давай, кланяйся: «Пожалуйте ручку!» Щёлкни каблуком и громко крикни: «Честь имею!» Откуда ты набрался опереточных манер? «Графиня изменившимся лицом бежит пруду»… – Мама! Что ты несёшь?
– Это – классика.
– Ты не понимаешь, я должен…
– Должен. – Мама вдруг стала очень серьёзной и твёрдо отчеканила:
– Но. Никуда. Ты. Не поедешь!
– Почему?!
Она опять быстро отошла к окну, отвернулась от меня, достала платок и стала прикладывать его к глазам. – Сонечка умерла…
…Не знаю, через какое время я очнулся. Мама всё так же стояла у окна и плакала. Я подошёл к ней, обнял за плечи и прижался к ним щекой.
– Ты её очень любила?
Мама повернула ко мне своё такое родное, такое милое, заплаканное лицо с припухшими губами:
– Почему «любила»? Я и сейчас её люблю, и буду любить всегда. Она нас всех вырастила – и меня, и Верочку, и вас с Асей.
Мы немного постояли рядом, молча. Потом мама осторожно освободила плечи из моих рук, выпрямилась, как струнка, подошла к зеркалу и стала приводить себя в порядок. Я, не отрываясь, смотрел