ю было шумно. Демонстрация фильма с участием этих двух святых на двадцатичетырехчасовом сеансе вызвала у зрителей слезы радости. Стоило ему закончиться, как двадцать тысяч восторженных почитателей поспешили на космодром Альфы, желая встретить их необычный корабль.
Ждать его им пришлось достаточно долго.
В конце концов, после того как зрители вдоволь налюбовались игрой теней, лазерными граффити и египетскими зеркалами и дымами, они неожиданно увидели в клубах огня и дыма старенький «форд» модели «Т» 1925 года, из которого выглядывали, бешено размахивая шляпами, двое мужчин, толстый и тонкий.
В последний момент «форд-Т» неожиданно взорвался и развалился на несколько частей. Толстяк отшвырнул свой котелок в сторону и воскликнул:
– Опять из-за тебя влипли в какую-то дурацкую историю! Нет, с тобою не соскучишься!
Под громкие раскаты смеха они вбежали в город.
– ПРИВЕТ, СТЭН! ПРИВЕТ, ОЛЛИ! – раздался голос телекомментатора.
– Когда это они успели ожить? – изумился мой бармен Уилл Граймз.
– Им не нужно было оживать, поскольку они в каком-то смысле и не умирали, они… черт, это трудно объяснить, – сказал я, не отрывая глаз от экрана телевизора.
– Один из тех фокусов медицины конца двадцатого века, позволявший человеку дожить до ста лет?
– Нет.
– Виртуальная реальность? Волоконная оптика плюс исполнение желаний?
– Теплее.
– Что-то вроде той истории, когда специалисты по генной инженерии наплодили птеродактилей и Верховный суд вынужден был распорядиться об их отстреле и отправке в прошлое?
– Ну, в данном случае…
В этот момент в бар вошли Гарди и Лорел, толстый и тонкий. Народ ахнул. Олли обвел взглядом бар и заявил во всеуслышание:
– Мы желаем две кофейные чашки двойного…
– Джина! – закончил за него Стэнли.
– Совершенно верно, – подтвердил Олли, прикрыв глаза. – Джина.
– Ребята, а вы настоящие? – поинтересовался Уилл Граймз.
– Более чем, – высокопарно ответствовал Гарди и гулко постучал себя по груди.
– А что, не похоже? – пискнул Стэн.
– Чертовски похоже, – сказал Уилл Граймз, разливая джин по кофейным чашкам. – Вот только какие-то вы черно-белые, как в тех древних коротеньких фильмах. Цвета вам не хватает.
– Всего-то и делов? – просиял Стэн.
В разговор вмешался Олли:
– Заткнись, Стэнли. Видите ли, сэр, вначале мы, конечно же, были цветными, но народу это почему-то не понравилось. Мол, это вовсе не Стэн и Олли! Вот нас и отправили отбеливаться в лабораторию и перекрасили…
– В славный черно-белый, – подмигнул Стэн.
– А кожа? Кожа-то ваша почему так светится? – спросил я.
– Самая заурядная компьютерная косметика…
– Но простите, как вы могли попасть сюда примерно через двести лет после своей… кончины?
– Мы и не думали умирать! – пискнул Стэн.
– Благодарю тебя, Стэнли! Мы никогда не жили и потому попросту не могли умереть. Мы двоюродные братья электрической лампы, телефона, игральных автоматов, беспроволочного телеграфа, радиоламп, транзисторов, вакцины Солка[2], расщепленных атомов, моделей ДНК, факсов, электронной почты и Интернета! Эдакий Шалтай-Болтай, который сидит на стене научной лаборатории! Короче говоря, вы можете считать нас детищем тех безумных ученых, которые не изобретали заново динозавров, а вместо этого…
– …вспомнили о двух болванах, убегающих от ящика с роялем?
– Touché![3]
– О двух торговцах елками, которые полностью разрушили чей-то там дом?
– Точно!
– И увидели возле своих кроватей гориллу, вальсировавшую в балетной пачке?
– И такое с нами бывало! – пискнул Стэн.
– И вы еще утверждаете, что вы настоящие? – возразил я.
– Мы рождены необходимостью. Сэр, вы когда-нибудь слышали о такой вещи, как Одиночество?
– Давным-давно. Эту болезнь удалось излечить.
– Мы-то и стали лекарством от Одиночества! – воскликнул Лорел. – Стэнли! Еще по чашечке бомбейского снадобья, сэр! С вашего позволения, я продолжу. В ту пору люди страдали от болезни, появления которой никто не предвидел, которую они называли Одиночеством. В лабораториях изучали влияние нулевой гравитации на кровообращение, но никто не задумывался о том, как действуют на человеческий организм время, пространство и расстояние. Как могут выжить люди вдали от Земли, в десяти или ста световых годах от нее, потеряв все свои корни, все свое привычное окружение? Чем станет для них космос – родным домом или сумасшедшим домом? Никто не знал… Осознание пришло позже, в одно сумрачное утро на планете в девяноста годах от Земли. Какой-то молодой человек расплакался так, что уже ничто не могло его остановить.