пирожные в тесном буфете старого ТЮЗа, пузырьки на внутренних стенках тонкого стакана с дюшесом... И еще это слово, хрупкое, как яичная скорлупа, – травести. Сколько же тайн в этом слове! Сколько природной интриги.
Неужели эта маленькая женщина – мать самобытной поэтессы Любы Гороховой?
– Здравствуйте, меня зовут Елизавета Сергеевна Травина. Я вам звонила.
– Да-да, проходите, пожалуйста.
Это была старая большая квартира, слегка захламленная, как это бывает в домах, где хозяева не спешат расставаться с дорогими сердцу вещами. В прихожей, к примеру, в коричневом полумраке сонно поблескивал спицами старый велосипед, а вся стена была просто увешана огромным количеством вешалок, и на каждом крючке висела какая-то одежда, начиная от пижамной куртки и заканчивая меховой горжеткой.
– Проходите, проходите, – увядшая Лора Брит как-то смешно семенила по направлению к гостиной, то и дело оглядываясь, и руками, головой, всем телом как бы подзывая гостью, чтобы та следовала за ней. – Сейчас будем пить чай. С мелиссой. Вы любите чай с мелиссой? Люба, я надеюсь, нашлась?
– Вы же Лора Брит? – спросила Лиза, обращаясь к спине женщины.
И сразу стало как-то очень тихо. Женщина повернулась, и ее маленькие глазки расширились, словно одним из многочисленных талантов актрисы, ее природным свойством было умение так распахивать глаза.
– Вы знали меня? – спросила она, затаив дыхание.
– Конечно! Вы же играли все ведущие роли в нашем ТЮЗе! Да вы почти не изменились! Стоит вам только сменить халат на джинсы и рубашку, как вы тотчас превратитесь в мальчика. Я, кстати говоря, долгое время и не знала, что мальчиков играет женщина... Правда.
– Пусть уже много лет прошло, но все равно, мне, знаете ли, приятно. Проходите, дорогая. Усаживайтесь вот сюда, – Лора провела Лизу в гостиную с длинным, покрытым кружевной скатертью столом, на котором стояла ваза с апельсинами, и села напротив. И тотчас, словно очнувшись, метнулась, забыв про свой возраст, по-мальчишески резко, к двери, на ходу объяснив: – Мне же надо приготовить чай!
«И вот как я скажу ей сейчас о смерти ее дочери?» – думала Лиза, дожидаясь возвращения хозяйки.
Наконец она вернулась с подносом, на котором стояли фарфоровый чайник, чашки, сахарница. И принялась все это расставлять на столе.
– Знаете, у вас такое сейчас нехорошее лицо... – вдруг сказала она, не глядя Лизе в глаза. – Вы же пришли ко мне не для того, чтобы поговорить о Любе как о поэтессе. Это вы могли бы сделать и раньше. Думаю, с Любой что-то случилось. Что-то страшное. И вы просто не знаете, как мне об этом сообщить.
– Я не уверена...
– Она пропала. Не звонит, ничего о себе не сообщает. При том что у нас с ней были очень сложные отношения и я не разделяю некоторые ее взгляды на жизнь – в частности, не люблю я все эти сомнительные группы, клубы, тусовки, как это сейчас принято называть, – тем не менее у нас с ней была какая-то внутренняя, что ли, договоренность: мы всегда должны знать друг о друге все. И уж конечно, где кто