вал из длинной коробки овсяное печенье, с наслаждением откусывал и запивал молоком. В последнее время он предпочитал всё это любому другому раннему завтраку. И в это утро не стал изменять своей привычке. Неторопливо жуя печенье, подошёл к окну, выглянул на улицу. За окном было темно, уличные фонари ещё не погасли, вдоль Тверского бульвара с нарастающим громким воем мчались троллейбусы. Посмотрел на часы – без четверти семь, времени достаточно. Сегодня он проснулся сам, без радио, которое обычно включал на полную громкость. Гимн Советского союза, звучавший ровно в шесть, был лучше всякого будильника. По радио тем временем диктор читал сводку утренних новостей. Судя по всему, в стране был полный порядок и покой. С удоями в коровниках Приморья и Оренбургской области было все отлично. Шахтёры Донбасса вновь приняли повышенные соцобязательства, ЦК КПСС боролся за мир во всём мире. Видимо с этой целью накануне Горбачёв впервые встретился с Рейганом в Женеве, диктор сообщал об этом приподнятым, по-утреннему бодрым тоном. Потом как-то вскользь прошёлся по Афганистану, который теперь очень нуждался в помощи, судя по всему, у какого-то кишлака Афридж был нешуточный бой, так как обычно дикторы не упоминали название местности афганских провинций. Сделал было чуть громче, потом убавил звук ‑ пусть мурлычет еле слышно. Подсел к столу, пробежался взглядом по всему, что пытался писать накануне в толстой тетради. Вообще его мечтой было написать роман о современной жизни, но роман никак не складывался, и все сюжеты сами собой выходили пока короткими рассказами. Потом он и вовсе принялся сочинять что-то про рыцаря, путешествующего во времени. Получавшаяся фантастика ему не нравилась. А к бумаге его тянуло. И тогда он решил вести дневник. Не с тем, чтобы описывать «рутину будней», но заносить в дневник лишь короткое описание того, что ощущает душа в отдельные мгновения жизни или описывать события, происходящие в стране. Он не проставлял точных дат. Просто обозначал как рубрику, например «Март 85-го, и ниже, ‑ умер Константин Черненко, новым Генеральным секретарём назначен Михаил Горбачёв. После прежних старцев выглядит он молодо и энергично. Ездит по предприятиям, встречается с людьми, много говорит. Журчит – не остановишь, правда не всегда понятно, о чём он говорит». Но в целом в стране мало что происходило значимого с точки зрения Кости. Может быть еще и поэтому в последние дни толком вовсе не писалось. И рубрика оставалась пустою… Впрочем, сейчас это было не главное. Главным было письмо в незапечатанном конверте. Костя перечитал его в который раз, затем аккуратно заклеил конверт и уложил во внутренний карман пиджака. В коридоре затопали, послышались детские голоса и терпеливый, ласковый женский голос ‑ соседка повела своих детей в детский садик. Решив, что высиживать дома до выхода на работу нет смысла, Костя оделся и вышел на улицу.
Он жил в доме на углу Малой Бронной и Тверского бульвара. А работал плотником в гостинице «Интурист», что на улице Горького. Обычно Костя ходил до работы пешком напрямик по улице Герцена или проезжал несколько остановок на троллейбусе. Но сегодня, несмотря на холодный ветер, решил прогуляться. «Я же хотел начать новую жизнь, подумалось ему, ‑ вот прекрасный повод. Пораньше встал, утренняя прогулка опять же только на пользу, пройдусь по Тверскому, как Пушкин когда-то прогуливался от самого начала и до конца!» Про то, чтобы начать «новую жизнь» Константин Раевский подумывал часто. Правда, не до конца мог сформулировать для себя полностью, что же именно эта жизнь должна содержать, и с чего именно её надо начинать. То, что перемен хотелось, чувствовалось всё отчётливее. Но дни проходили, а перемены всё не наступали. «Неужели ничего больше не случится?» ‑ частенько спрашивал он себя. Ответа не находилось. И он продолжал жить ожиданием перемен, в надежде, что эти перемены будут только к лучшему!
Дойдя до магазина «Ткани», перешёл на другую сторону, поднялся по ступенькам к памятнику Тимирязеву, и двинулся по центральной аллее Тверского бульвара, заложив руки за спину. Холодный ветер, спутник осени, гнал по дорожке сухие листья, деревья размахивали голыми ветками, словно провожали их, в воздухе чувствовалось дыхание зимы. Для Кости это время года всегда ассоциировалось с городом, опустевшим перед нашествием вражеских солдат. В порывах холодного ветра ему чудился скрип петель мотавшейся незапертой двери дома, брошенного хозяевами, в шелесте опавшей листвы ‑ тихий говор немногих оставшихся в городе обывателей. Себя он ощущал одиноким путником, неким рыцарем на коне со звенящей сбруей и доспехами, волею судеб попавшим в тот город и думающим, что всё происходящее его лично не касается, и что для него во встрече с врагом нет никакой опасности. Тогда исчезали шумевшие вдоль бульвара троллейбусы, пропадали шедшие навстречу прохожие и он был один в пустом, притихшем в напряжённом ожидании городе. Цокот копыт его коня гулко звучал по мостовой, и лишь ветер, завывая и кружа поземкой, мчался впереди. Константин уносился мыслями в этот город и представлял себе улицы и переулки, заходил в опустевшие дома, построенные из белого камня, дворики, узкие словно колодцы, пытался найти кого-то из людей, но не встречал их. Только лишь слышал за спиной испуганный тихий шепот. И вновь шёл, и шёл дальше. Такие ассоциации навевало на него предзимье последних дней осени.
Костя почти дошёл до конца бульвара и, перейдя через дорогу, направился