траву
вдоль берега подковой
И пьет ирьян. Невидимый сверчок
Храпит себе в их сумке продуктовой.
Им не до песни бунинской. Лишь дух
Переведут – и вновь бредут по лугу.
Их остужает тополиный пух.
Печально осеняющий округу.
Я сам косить был сызмальства мастак.
Но лезвие косы попритупилось,
И терпужок пропал… А коли так.
Иду сдаваться матушке на милость.
Она ворчит, что я, мол, нелюдим,
Незнамо где шатаюсь без оглядки.
А мне глаза свербит домашний дым,
И от довольства лопаются пятки.
«Когда с души стряхаются пылинки…»
Когда с души стряхаются пылинки
И память бродит никлою травой.
Я не хожу на людные поминки
На день девятый и сороковой.
За блажь примите или за усталость.
Но все ж, по разуменью моему,
Расписанная правильная жалость
Усопшим душам тоже ни к чему.
А посему, когда Господь наделит
Меня, о други, вечною тропой,
Вы поминайте странника неделю,
Впадая в раж, кручину и запой!
За ваше благородное старанье,
Усмешно принимающий беду,
Я сотворю на небе поминанье
И вас на всякий случай подожду.
«Жить осталось меньше, чем на треть…»
Жить осталось меньше, чем на треть
Лет земных, судьбе необходимых.
Господи, позволь мне умереть
Раньше всех родимых и любимых!
Я же знать не знаю наперед
И гадать не стану омертвело,
Кто из них заплачет, кто запьет, —
Это их таинственное дело.
И еще не в мыслях оскорбить,
Но просить осмелюсь оробело:
Господи, позволь мне проводить
Матушку в небесные пределы.
Не держи на праведницу зла
И поверь почтительному сыну,
Чтоб она Тебя не прокляла,
Если я вперед ее покину.
«Как жанр российского письма…»
Как жанр российского письма.
Стремглав поэзия стареет.
Вот-вот накроет души тьма.
Что кто-то тайно вожделеет.
Страна смердит и свирепеет.
Как пересыльная тюрьма.
А горше нет беды и лиха.
Как споро мценская купчиха
Освоила интим-дома,
Но те, увы, не синема!
Приказчики и певуны
В блестящих бабьих полушалках
Обличьем гаже сатаны
Проворно катят в иномарках.
Но ни приварка, ни припарка
У обескровленной страны,
Зато объемистая чарка
И депутаты-шалуны, —
От них ни холодно, ни жарко!
Нечистый дух наворожил.
Как глаз презрительный в монокле.
Иль черный коршун прокружил,
Но коршуны вдруг передохли…
Что ж, заворачивай оглобли
В запрошлый век что было сил,
Покуда