не допустит, ничего не случится, – волновалась Елена Степановна.
– Милостив, милостив. Я ничего не говорю, я так, к слову, от слова ничего не случится, а война своё берёт, – такими доводами отвечал Веренцов. А теперь он сдался. Помолчав, буркнул невнятно:
– Да, пожалуй, жени, шут с тобой, – и махнул рукой.
– Да, да, да, ну, конешно, надо женить, знамо, женить, – подхватила весело жена. – Но вот кого сватать-то, отец, мы за него будем? Все девки мне как-то не нравютца, какие-то все вихровки.
– Ну, если здесь не нравютца, то в Нежинку езжай, может, там полутши, – советовал муж.
– Ну, везде они нончи одинаковы, – растягивая слова, говорила Веренцова. – А на сторону сватать я не поеду. Как праздник, так сноха будет ташшить Мишу туда в гости. Да погостить, скажет, пусть на недельку-другую к своим, а я опять одна по хозяйству. А нынче зимой только одних дойных коров будет пять штук, ды теляты, ды ягняты.
– Да его и женить-то сейчас не надо бы, да ведь он избегался весь, как кобель, – заворчал Степан Андреевич. – Он уже года два не ужинат; уж Митька хорош был пёс, а этот чишше того в десять раз. Кода приходит с улицы, кода спит, чёрт ево знат, зараза. Зимой скотину как следоват не уберёт, убежит через плетень или через сарай. Встанешь на двор перед утром, смотришь: лезет через плетень, как сатана.
Елена Степановна присмирела, она знала, что в этих случаях муж всегда сваливал вину «за плохое воспитание сына» на неё.
В большие праздники, когда в станице шли гулянья, Елена Степановна не спала ночей. Мишке она тогда говорила: «Миша, сыночек, я только боюсь, чтобы они в драке не оттискали тебе бока». Мишка уверял мать, что никогда этого не случится. В драках он почти не участвовал, да и пьяным напивался очень редко, берёг силы для других похождений.
Степан Андреевич продолжал:
– Вот у кума Ивана парень, у Ивана Степановича парень, у Митрия парень, – как красные девки ходят. А этот холера, как бугай обчественный, ну как бугай. Ты скажи ему, чтобы он не водил к нам Семёнова Гришку и не дружил с ним, Гришка по бабам ходит. Отец его, Семён Петрович, в воскресенье пришёл на сходку в правление, а там Михайлин сват прямо при всех и ляпнул ему: «Семён Петрович! Ради бога, привяжи ты свово Гришку, от нево сношонку никак не спрячешь. Бежит и бежит со двора. Пошлёт её старуха вечером коров доить, а она наденет ведро на кол вверх дном и – ходу. В ворота не удасца, так через плетень убежит, вот и смотри ей взад-то. Побить её боюсь. Пожаловатца Гришке, он, идол, ишшо бока отомнёт». А ты знаешь, мать, как ему, Семёну Петровичу, стыдно было. Вот и наш Мишка шататца до света. А всё ты, всё ты, холера лупоглазая, избаловала ево: «Мой сыночек, мой чафранчик», – передразнивал жену Степан Андреевич. – Вот напечёт он нам лепёшек, этот «чафранчик»… А тода пристала: «Гармонь, отец, купи ему гармонь двухрядку». Прямо одолела, чёртова цыганка, у-у-у, черти… – в сердцах выговаривал Степан Андреевич присмиревшей от Мишкиных проделок Елене Степановне.
2
Без радости прошло детство младшего