и уважения к их достойному поведению. Завидев мать с бездомным семейством поблизости от нашего дворца, я мчусь к ним не столько, чтобы высказать слова утешения, сколько, чтобы проявить дружелюбие. Как часто их простая и грубоватая речь передает чувства и ощущения моего собственного сердца, кто бы ни говорил со мной – преданная мать семейства или застенчивая девушка!
Скольким нежным сердцам суждено обливаться кровью после сражения у Бородино! Это поле битвы, эта ужасная голгофа, от которой воображение отшатывается, а напуганная чувствительная душа сжимается в тревоге, становится средоточием всех страданий, откуда польются десятки тысяч потоков горя и отчаяния. Ни стона не сойдет с уст мертвого, ни вздоха не вырвется из раненой груди, но эхо битвы многократно откликнется в бьющемся далеко от них любящем сердце.
7 сент.
Сегодня, именно в этот час они вступят в бой. Ах, Ульрика! Твое счастье, что ты не можешь знать этого обстоятельства и, чем бы ни стал исход этой битвы для тебя, ты все-таки избавлена от постоянного волнения, которое отвлекает меня от осознания происходящего. Пройдет день и ночь, а возможно, и еще день, прежде чем что-то станет известно. Ясно одно – самая ужасная битва, какую только можно себе представить, происходит именно в этот момент. Ах, Фредерик! Где ты сейчас? Я думаю о тебе то с любовью, то с ужасом, представляя, как ты, подобно мифическому богу войны, вырываешь гордые знамена из рук пораженного врага и опустошаешь его ряды. Мое воображение следует за тобой по всякой опасной тропе и по всякой дороге славы; ты достоин самых почетных лавров из всех когда-либо возложенных на чело молодого победителя. Ты бросаешься в самую гущу сражения и удостаиваешься чести видеть падение самого нашего архиврага. О, мой Фредерик! Благодаря твоей руке наша страна…
Моя любовная песнь была прервана появлением нескольких крепостных, которые пришли из Можайска. Они говорят, что почти на всем пути слышали жуткую стрельбу, и что каждый час можно ждать новых известий, и что армии должны были сойтись с шести часов утра. Сколько времени уже прошло с тех пор! Как много голов уже полегло! Ах, Фредерик! Если бы твоя голова покоилась сейчас на этих руках! Я бы не краснела, говоря тебе так в эту самую минуту, если бы могла получить в награду одну благодарную улыбку. Улыбку! О, Ульрика, возможно, именно сейчас он распростерся в муках на холодной земле…
Больше нет сил писать… – и все-таки не могу остановиться. Я мечусь из комнаты в комнату, от окна к окну, я прислушиваюсь, будто выстрелы пушек могут долететь до моих ушей и принести мне ужасную весть. Есть в этом моем непрерывном физическом движении, в этом повиновении тела метаниям измученной души нечто такое, что как-то успокаивает возбужденный мозг. И в такие минуты я снова берусь за перо и, открывая тебе свое сердце со всеми его страхами и переживаниями, получаю небольшую передышку.
Потом я разыскиваю маменьку и пытаюсь говорить с ней в довольно бодром тоне, свойственном обычно и ей самой. Она хвалит меня за мои старания, но вслед