очень хотелось. Отчаяние, потому что с ними, быть может, такого никогда не произойдет. Я тогда не знала, что бывает со Служанкой, если ее сочтут фертильной, а она ни в одном доме не зачнет, но уже догадывалась, что ничего хорошего.
Пола закатывала другим Женам многочисленные чаепития. Жены поздравляли ее, и восторгались, и завидовали, а она благосклонно улыбалась, и скромно принимала поздравления, и говорила, что все дары нисходят свыше[27], а затем вызывала Кайлову в гостиную, чтобы Жены увидели своими глазами, и поахали, и посуетились. Они даже иногда называли Кайлову «милочка», чего не делали с обычной Служанкой, у которой плоский живот. Потом они спрашивали Полу, как она назовет своего ребенка.
Ее ребенка. А не Кайловой. Я размышляла, каково Кайловой. Но никого не занимало, что у нее в голове, – всех интересовал только ее живот. Они гладили ее по животу, порой даже прижимались к нему ухом, а я стояла за открытой дверью гостиной и подглядывала в щелочку, чтоб видеть ее лицо. Видела, как она старается застыть лицом, точно мраморная, но ей не всегда удавалось. С приходом к нам лицо у нее округлилось – чуть ли не опухло, – и мне чудилось, что это из-за слез, которые она не дозволяет себе выплакать. Она плачет тайком? Я шныряла под ее закрытой дверью, навострив уши, но ни разу не услышала.
Шныряя у нее под дверью, я злилась. У меня когда-то была мать, и меня отняли у этой матери, отдали Тавифе, как вот этого ребенка отнимут у Кайловой и отдадут Поле. Так оно делается, так оно устроено, так должно быть во имя благого будущего Галаада: немногие приносят жертвы ради множеств. Тетки считали так, Тетки учили этому нас, и все равно я понимала: здесь что-то не то.
Но, хотя Тавифа и приняла краденого ребенка, я не могла ее упрекнуть. Не Тавифа сделала мир таким, зато она была мне матерью, и я ее любила, и она любила меня. Я любила ее по-прежнему – быть может, и она по-прежнему меня любила. Кто знает? Быть может, серебристый дух ее остался подле меня, витал надо мною, зорко за мною приглядывал. Приятная мысль.
Необходимая.
В конце концов все-таки наступил День Рождения. Я не пошла в школу, потому что у меня начались первые месячные и ужасно болел живот. Цилла сделала мне грелку, и натерла болеутоляющим бальзамом, и выдала чашку обезболивающего чаю, и я лежала калачиком, жалея себя, и тут по улице прокатилась сирена Родомобиля. Я выползла из постели и подошла к окну: да, красный фургон уже заехал к нам в ворота, и из него вылезали Служанки – десяток, а то и больше. Лиц не видно, но по тому, как они двигались – быстрее обычного, – было ясно, что они взволнованы.
Потом стали подъезжать машины Жен, и Жены в одинаковых голубых накидках тоже побежали к нам. Появились еще две машины Теток, и вышли Тетки. Я их не знала. Обе пожилые, и у одной был черный саквояж, а на саквояже красные крылышки, и заплетенная змея, и луна, а значит, это саквояж Неотложной Медицинской Помощи, женского отделения. Некоторых Теток обучали неотложной помощи