Операционный робот не работает.
– А отец?
– У него выбиты оба глаза и серьезно повреждена паховая артерия. Я не в силах остановить внутреннее кровотечение. Оба могут умереть в любую минуту. У твоего отца меньше шансов выжить, чем у Эда. Если честно.
– Понятно, – ответил я.
Я не мог представить, что отец вот так вот просто возьмет и умрет от осколка акрила, когда выжил в океане, кишащем чудовищами. Наверное, и другие не могли представить. Но все они не спускали с меня взглядов, поэтому я не мог пустить слезу.
– У нас есть десять ракетных ружей, Андрей, – сказал дядя Макс, который скорее всего был в рубке старшим. По крайней мере он тоже когда-то был моряком и мог стоять у штурвала. – Их как-то можно использовать?
Я не знал. Но после разговора с отцом интуитивно чувствовал, что с биотехами нельзя сражаться в лоб. Их надо брать хитростью, изощренной человеческой хитростью, потому что во всем остальном они нас превосходили.
– Скорее всего нет, – ответил я, присаживаясь в свободное штурманское кресло. – Но в любом случае вам надо убрать людей от уцелевших иллюминаторов, чтобы не повторилась история с моим отцом. Торпеды будут взрываться в непосредственной близости от корабля, а значит, будет много осколков. Кроме того, могут начать падать мачты, краны и другие металлические конструкции. Лучше их сейчас убрать резаками, чтобы они не грохнулись на чью-нибудь голову.
– Ясно, – кивнул дядя Макс. – Володя, Дэн, берите резаки и валите все, что может рухнуть от взрывов. Живо!
Ребят не надо было уговаривать – они подхватили распылители плазмы и покинули рубку.
– Вакса, пожалуйста, перемести людей на нижних палубах подальше от иллюминаторов, – распорядился дядя Макс.
– Не могу. Старший Вершинский велел помогать его сыну, пока нет других раненых.
– Ладно. Джон, давай ты этим займись.
Дядя Джон кивнул и тоже скрылся за дверью. В рубке остались только мы с Ваксой, дядя Макс, его двадцатилетний сын Алекс и Вадим, которому было лет восемнадцать.
Я открыл кейс и увидел там пять подписанных ячеек с кристаллами и четырнадцать пластиковых тетрадей разной толщины и расцветки. Очевидно, отец брал для записей то, что подворачивалось под руку. Это было в его духе, поэтому я не надеялся на то, что информация будет как-то систематизирована. Но, раскрыв обложку первой тетради, я ужаснулся – там были какие-то непонятные схемы, криво нарисованные отцовской рукой. Я испугался, что в этих каракулях никто, кроме отца, разобраться не в силах, а он сам ослеп, значит, тоже не сможет. Получалось, что в наследство мне досталось груда бесполезного пластика.
– Ты что-нибудь понимаешь? – заглянул через мое плечо дядя Макс.
– Да, конечно, – как можно более уверенно ответил я. – Это же почерк отца. Он все мне объяснял на таких же схемах.
Это успокоило всех, кроме меня. Никаких схем отец мне отродясь не рисовал. Самым верным средством воспитания он считал ремень и крепкое отцовское слово, а реальным воспитанием