—
Солнце в строчку просится
Вместе погрустить…
Но не помещается
Солнышко в стихах,
Ну, уж больно просится —
Как же не впустить?!
…Этому мальчиу две тысячи восемь лет…
«Спросонья деревья старые…»
Спросонья деревья старые
потягиваются, скрипя
Грубыми, с почерневшими сучьями,
сухими костями.
Скрипом, пропахшим прахом,
старость свою торопя,
Словно винясь, что зажились,
перед юными деревцами-гостями
Земли и неба.
Им, несмышлёным, ещё не понять,
Что означает
пространство меж землёю и небом,
Им ещё рано на старость и Бога пенять,
Им ещё жить не только водою и хлебом.
Им, ещё сильным, кудрявым и молодым,
Шарахаться под ветром
из стороны в сторону,
И спорить с ним,
и пускать ему в глаза дым
Превосходства
И веткой бить по севшему на них ворону.
Им, как изюм из булки,
выковыривать звёзды с небес,
А старикам таить в себе небеса непросто.
Им, молодым, ещё любоваться полем чудес,
А старикам
закуток на нём выбирать для погоста.
Грустно глядеться в озёра,
когда оказался седым.
Кроны выстраивать юным,
на зависть любому Растрелли.
Им, молодым, не понять,
что значит быть молодым,
Как старикам не понять,
когда же они постарели.
«Ухнет в лесу сова…»
Ухнет в лесу сова,
с дерева шумно падая,
Цепким когтём сорвёт
мышь зазевавшуюся с земли.
Клювом продолбит ей голову,
думая: «А не падла ли я,
Раз перед смертью жертве
не спела: ой, люли, люли?»
Кровь в её жилах,
разбавленная кровью мышиной,
Вздёрнется сумрачным светом
ночного закона любви.
Сова, прировняв все долы
с широкой древесной вершиной,
Как в чёрной норе,
в дупле уснёт от избытка крови.
Во сне размеренном, сытом
она никогда не услышит,
А если даже услышит,
ей будет подумать лень,
Что маленькие мышата
и взрослые страшные мыши
Перегрызают