и выяснять, а что же именно тревожит Зигфрида. – Наверняка, на почве треволнений ты вообразил себе всякую несусветицу, что бывает часто с теми, кто не всыпается и много думает о разной чепухе… Отдохни, посиди дома, испроси совета в гошпитале – я более чем уверен, что, как подсказывает мне многолетний опыт, неразрешимых проблем не бывает. Иди с миром, не отчаивайся!
И градоначальник сделал лапою властный жест, означающий, что аудиенция окончена.
– И все же, ваше превосходительство, я твердо верю в то, что видел! –заплакал Зигфрид, понимая, что его карта бита. – Солнышко неправильное, его подменили!
– Но, друг мой, – возразил Патриций, пытаясь хоть как-то успокоить Зигфрида, – даже если допустить, что сегодняшнее солнце – это вдруг не вчерашнее солнце… Допустим! Даже если так – подумай, друг, что раз уж никто не заметил подмены – значит не так уж оно и плохо, верно? Возможно, оно даже лучше, потому что сегодня, на мой взгляд, оно не так сильно бьет в глаза. К чему кручиниться?
С каждым его словом сердце Зифгрида все больше и больше наливалось печалью. Он сам не заметил, как ноги его подкосились, и он медленно, обреченно опустился на пол, безвольно положив рядом собою хвост. А градоначальник все говорил, и говорил, и словам его, казалось, не было конца. Зигфрид почувствовал, как соленые капельки предательски защекотали уголки его глаз, а потом одна за другой покатились по безразличным щекам и забарабанили по паркету. Все пропало! Он не верит – он не помнит! И как же ему сразу не пришло в голову, что градоначальник – всего лишь навсего такой же обычный дракончик, как и он сам! Как же он не догадался, что хандра, охватившая весь город, не пощадит никого – даже самый высокий из чинов. Горе, горе бедному Плаксингтону! Горе всей стране Драконии!
– В конце концов, – добавил Патриций, уловив в глазах Зигфрида, как ему показалось, искорку сомнения в своем авторитете, но упорно не замечая его слезы, – в конце-то концов, если бы проблема и вправду стоила таких хлопот, я мог бы использовать свое политическое влияние и лично обратиться к моему старинному товарищу Энцо, который некогда состоял дворецким на службе у короля Бонифация XIV, батюшки ныне здравствующего монарха Пафнутия XIV…
И тут Зигфрида осенило. Он вскочил на ноги и, не дослушав тираду Патриция, пробормотал несколько вежливых извинений и бросился к выходу, вытирая на ходу слезы.
Градоначальник, не зная, удивляться ли такому странному поведению юноши или же гневаться за столь вопиющее нарушение этикета, вопросительно смотрел на удаляющегося Зигфрида, стараясь уместить оба чувства в одном пронзительном взгляде.
Как только он вновь обрел дар речи, Зигфрид уже был в дверях – он бросил на градоначальника последний грустный взгляд, робко поклонился и был таков. Секретарь Люций, ринувшись было вдогонку, высунулся из двери и прокричал что-то вслед, но Зигфрид уже не слышал его – он бежал что было сил, и ветер свистел в его ушах.
В путь!
Запыхавшийся Зигфрид влетел в свою хижину и, даже не остановившись,