который пускал тонкие ростки. Змеясь, они быстро расползались по всему организму, и заполняли его влагой и силой. Птиц чувствовал, как оживает…
Напившись, он вытерся ладонью и быстро пошёл дальше, удивляясь тому, какая возникла уверенность в том, что именно эта дорожка выведет его к цели. Даже перестал высматривать знакомые ориентиры и шёл себе, улыбаясь тёплому ветру, который только просыпался и пробовал силу. В толпе он прятал улыбку, предпочитая казаться хмурым и даже грозным, хотя это не очень-то хорошо у него получалось. Может, поэтому Птиц так любил гулять один по всяким закоулкам – чтобы никем не прикидываться, хоть какое-то время побыть самим собой.
И вдруг вспомнил: вчера, глядя на рыжую Еву, он тоже не смог удержать улыбки. Не потому что она смешная, – хотя и это тоже! – но в её присутствии отчего-то захотелось расслабиться, как будто она могла защитить от всего на свете. Хотя смешно даже думать о таком: маленькая же, забавная – в словах путается… Но вот решился же он пойти за ней, доверился. А могла бы сдать… Хотя какой смысл? Вознаграждения за Птица никто не предлагал. Интернат сам хотел на нём заработать: Гурман говорил, будто договоры на усыновление – настоящий бизнес. Может, привирал! Ребята же часто сочиняют всякие кошмары. Птицу неприятно было думать о таком…
Когда белые корпуса больницы выросли впереди, шаги сами собой ускорились и стали шире. Было ещё слишком рано, и даже дворники не начали мести дворы, но в любую минуту всё могло измениться. И Птиц спешил, подгоняемый стуком сердца: быстрей, быстрей! Вдоль чёрной металлической ограды он уже бежал, на ходу вытаскивая баллончик с краской. Потом опомнился и встал, как вкопанный: «Зачем к воротам?! Там же охрана… Сдурел?»
Быстро оглядевшись, Птиц укрылся за свисающими почти до земли ветвями плакучей берёзы, и вскарабкался на ограду. К его удивлению, это оказалось легче, чем он думал. Спрыгнув на землю, Птиц на всякий случай присел за куст и осторожно выглянул, проверяя – не бежит ли охранник. Но вокруг царили тишина и спокойствие, которые он не собирался нарушать.
Вычислив корпус, в котором лежала мама (с обратной стороны всё выглядело незнакомым!), Птиц быстро перебежал к нему по яблоневому саду, и только сейчас с ужасом сообразил, что никакого забора-то и нет! На чём он собирался оставить послание?! Металлические прутья ограды не распишешь…
У него даже в ушах зашумело. И сердце точно окунулось в холод и биться стало как-то слабенько, неуверенно.
– Да что ж я за кретин такой?! – он в отчаянии швырнул рюкзак на траву.
Нашёл взглядом окно маминой палаты, и обернулся, вычисляя, где мог оставить бы надпись, если б забор был бетонным. И вдруг ахнул от радости: за его спиной краснела трансформаторная будка. До сих пор нетронутая никем из граффитчиков… Не мешкая, Птиц ринулся вперёд, как бык, и давя на кнопку баллона изо всей силы, как будто это могло ускорить процесс, поспешно написал три слова. Закрасил пожирнее, чтобы мама смогла разглядеть… Потом забросил баллончик в рюкзак, уже на