ты во мне не видишь, как и в сыне моем.
Противно тебе с нами, потому как грязь мы с Владькой непролазная. Чего там говорить, грязь – и все тут! А пью я от чего? А-а, не знаешь… Горе у меня. Мужик мой помер. Кормилец.
«Классная» пыталась отвернуться от матери, но это ей плохо удавалось.
– Выпей со мной, подруга, – жалостливо попросила мать, доставая из-под стола бутылку и подталкивая «классной» грязный, давно не мытый стакан, – выпей, тяжело мне!
– Вы что! В своем уме, Анна Филипповна? – взвизгнула «классная». – Ну, знаете! – и схватив сумочку, не прощаясь, вылетела из комнаты.
Владик попытался вслед за «классной» прошмыгнуть в дверь.
– Куда? – коротко спросила мать.
– Гулять испуганно остановился Владик, почувствовав в коротком вопросе матери скрытую угрозу. Не спуская глаз с сына, Анна Филипповна допила оставшуюся в бутылке водку, покачиваясь, встала из-за стола. И вдруг, повернувшись, с неизяснимым наслаждением размашисто саданула сына в лицо. Владик привыкший к подобным фортелям матери, прыгнул в сторону. Мать, качнувшись на непослушных ногах, всем телом ткнулась в дверь. От внезапного толчка дверь распахнулась. Мать качнулась еще раз, но устояла, и тут ей под руку попал черенок стоявшей в коридоре лопаты. Владик, увидев в руках у матери лопату, в ужасе заметался по комнате. Первый удар пришелся по комоду. На пол со звоном посыпались какие-то вазочки и стекляшки. От второго он тоже почти увернулся, и все-таки лопата достала его. Она тупо вошла куда-то под нижние ребра. Сразу стало жарко и тихо, так тихо, что зазвенело в ушах. Владик задохнулся, упал, пополз к двери, потом вскочил. Неуклюже, как мешок с опилками, вывалился в коридор, скатился по лестнице и через двор метнулся к сараям…
Он свалился на сухой, усыпанный щепками земляной пол сарая, зажав бок обеими руками. Невыносимая тяжесть давила и давила, прижимая к земле, и не было сил сопротивляться. Ему хотелось умереть, чтобы ничего не видеть и не слышать, не чувствовать. Он повернулся, и в ребро уперлось что-то твердое. Это был топор для колки дров. Обыкновенный топор с тупым лезвием и сбитым топорищем. Владик провел пальцем по лезвию.
«Таким не зарежешься», – отрешенно подумал он. Ему совсем не хотелось жить, и потому в голову лезли такие тупые, холодные мысли. За спиной хлопнула дверь сарая, загремела дужка замка.
– Иван! – послышался женский голос. – Запер сарай-то?
– Запер.
– Так чего же дверь хлопает?
– Какая дверь?
– Да сарайная! Хлопает и хлопает.
– У тебя, Марьяна, видать, у самой в голове дверь хлопает, – проворчал знакомый голос, и человек пошел прочь. Владик отбросил топор и даже хотел закричать, чтобы его выпустили, но, заглянув в щелку, отказался от такой мысли. При свете фонаря, косо висевшего на столбе, мелькнула сутулая фигура соседа Вани Шесталова, или Шеста, как его звали во дворе. В неизменном ватнике, неопределенного цвета штанах и калошах на босу ногу, Иван не спеша