и честность в отношениях между людьми.
Описание пути к богатству по-американски будет невозможным без привнесения в нее личных соображений читателя, без сопоставления наших сентенций с его личным опытом. А это обусловливает необходимость иметь четкое представление об истории американских источников богатства, чтобы у читателя не возникло сомнений в законности его доли.
Мы стоим перед лицом нового социального порядка, прекрасно понимая его природу, и можем предугадать, к чему он нас ведет.
Единственное, в чем мы должны быть уверены: мы не хотим того «нового порядка», который европейские диктаторы навязали своим народам. Мы так долго живем в условиях независимости, свободы и права личной инициативы, что никогда сознательно не откажемся от этих привилегий.
Наше отношение к диктаторам, чья власть зиждется на попрании прав человека, блестяще сформулировал Роберт Ингерсол в оценке Наполеона Бонапарта: «Чуть позже я стоял у могилы старика Наполеона. Это величественная усыпальница, вся в золоте и позолоте, достойная усопшего божества. Я долго смотрел на саркофаг из редкого, не известного мне вида мрамора, упокоившего прах этого неутомимого человека. Я облокотился о балюстраду и задумался о жизненном пути величайшего солдата современности.
Я увидел его на берегу Сены, где он подумывал о самоубийстве.
Я увидел, как он подавлял мятеж на улицах Парижа.
Я увидел его во главе армии в Италии.
Я увидел его на мосту в Лоди с трехцветным флагом в руках.
Я увидел его в тени египетских пирамид.
Я увидел, как он переходит Альпы, и горные орлы приветствуют орлов Франции.
Я увидел его в России, где пехота снегов и кавалерия диких зверей размела его легионы, как ворох сухих листьев.
Я увидел его в Лейпциге, разгромленного и несчастного, гонимого миллионами штыков, загнанного, как зверь, прижатого к Эльбе.
Я увидел, как он бежал и вернул себе империю великой силой своего гения.
Я увидел его на страшном поле у Ватерлоо, где былые повелители Судьба и Случай уничтожили его величие, и увидел его на острове Святой Елены: Наполеон стоял на высоком утесе со сложенными за спиной руками и вглядывался в торжественно-мрачное море.
Я подумал обо всех, кого он оставил вдовами и сиротами; о слезах, пролитых во имя его славы; о единственной женщине, искренне любившей его и вырванной из его сердца жестокой рукой амбиций.
И я решил, что предпочел бы быть бедным французским крестьянином в стоптанных деревянных башмаках, жить в хижине, увитой виноградом, багровеющим от сладостных поцелуев осеннего солнца; чтобы рядом со мной, когда на небосклоне умирает очередной день, сидела с вязанием в руках моя любящая жена; чтобы у меня на коленях сидели мои дети, а их руки ласково обвивали мою шею… Да, я предпочел бы быть этим бедным крестьянином и безмолвным прахом уйти в глухую безвестность, но не величественным воплощением мощи и насилия,