исчезли, появилась скупая, гнетущая неловкость. Николай не знал толком, как себя вести, чтобы поправить положение, и растерянно присел рядом. С Катериной он чувствовал себя другим: не хозяином имения, барином, а просто человеком, который имеет право быть слабым и не скрывать это.
– Ты прости меня. Тогда, с собакой, я неправильно и грубо вел себя с тобой. Я был расстроен, – сбивчиво забормотал Николай, не зная, правильно ли он объясняет, и снова злясь на себя, что нет, не то надо сказать, а что-то другое.
– Это вы меня простите.
– Я благодарен, что осталась со мной. А я обидел за это. Простишь меня?
– Конечно, барин. Да и не в обиде я.
Обоим стало легче – ведь несколько недель они не разговаривали и сильно тяготились этим, не зная, как поправить положение.
– Хочешь, научу тебя читать?
– Зачем мне, барин? Господь с вами!
– Да письма будешь родным писать.
– Глашка и читать не умеет.
– Ничего, ты ее сама научишь. И писать тоже.
– Правда?
– Конечно! Смотри, я тебе и букварь принес. – Николай вытащил свой старый детский букварик.
Катерина недоверчиво взяла книгу, провела пальцами по шероховатой обложке.
– Это мне? Он мой?
– Твой.
– Мне никогда ничего не дарили.
– А я дарю. Владей. Вот смотри – буква Аз. Видишь?
Катерина растерянно повторила:
– Аз.
– Завтра в то же время приду и остальным буквам тебя обучу.
Катерина не решалась спросить. Наедине видеться с барином по вечерам?.. Бабка бы такого не одобрила.
– Барин, а Анна Ивановна не против?
– Не против. До завтра.
Николай лукавил – с женой он про Катерину с тех пор не говорил, но знал: Анна ничего больше не скажет, боясь, что он передумает отпускать ее в заветную Москву. Отношения между ними после того разговора сошли на нет: они едва замечали друг друга, думая каждый о своем, строя каждый свои планы, независимо друг от друга.
Да и в чем его можно упрекнуть? Что обучил крестьянскую девушку читать? Никаких других намерений у него нет.
За несколько недель до Рождества лиственницы у крыльца барского дома укрылись долгожданным снегом. Уже к полудню пруд замерз, а на его поверхности ровным полотном выделялся идеально белый круг, который вместе с тропой вдоль аллеи казался огромной ложкой, заполненной манной крупой.
На следующий день Николай проснулся рано утром, еще засветло, и увидел, что снег с вечера уже не шел, а это значило, что проголодавшийся за день заяц вышел ночью на кормежку, оставляя на чистой белой земле свои пахучие следы – малик, ведущий к логову. Николай решил отправиться по длинной пороше тропить русака: день обещался погожий и светлый.
После смерти Берты Николай не охотился: помнил, чего стоил ему азарт в последний раз. Но старая привычка взяла свое – не смог усидеть на месте, и снова мысль о предстоящей охоте