дело.
Ведь ясно же, что люди вроде Петерсена или самого Уильямса, интересующиеся грязными сторонами жизни, сами никогда ничего подобного не делают.
Я смерила Марино уничтожающим взглядом.
– А что бы вы сказали, если бы выяснилось, что Петерсен посещает воскресные службы?
Марино пожал плечами и посмотрел, по своему обыкновению, сквозь меня.
– Вряд ли в церкви читают проповеди о сексуальных извращениях.
– Об изнасилованиях, расчлененке и проституции там тоже не говорят. А что касается литературы… Даже Трумен Капоте[4] не был серийным убийцей. Не так ли, сержант?
Марино отвернулся от экрана и уселся на стул позади меня. Я крутанулась на компьютерном кресле, чтобы посмотреть на него. Обычно Марино, когда заходил ко мне в кабинет, ни за что не хотел садиться – ему больше нравилось стоять у меня над душой. Но теперь он почему-то сел, и мы могли беседовать, глядя друг другу в глаза. Наверное, Марино решил у меня задержаться.
– Давайте-ка распечатаем петерсеновскую диссертацию – будет что почитать на сон грядущий. – Марино натянуто улыбнулся: – А вдруг там есть выдержки из маркиза де Сада?
– Маркиз де Сад был француз.
– Какая разница?
Бывают же такие тупицы! Интересно, что бы сделал Марино, если бы убили жену какого-нибудь судмедэксперта? Полез бы шарить по книжным полкам, забитым томами по истории криминалистики? Уж там он бы нашел более чем достаточно доказательств вины мужа. Согласно его теории, конечно.
Не спуская с меня прищурившихся глаз, Марино зажег сигарету и затянулся. Он держал паузу, выпуская в потолок длинную струйку дыма.
– Не могу понять, почему вы симпатизируете Петерсену. Признайтесь, все дело в том, что он актер и окончил университет?
– Никому я не симпатизирую. Мне ничего не известно о Петерсене, но я совершенно уверена, что он не душил ни свою жену, ни остальных женщин.
Марино сделал умное лицо.
– А вот я кое-что о нем знаю. Я его несколько часов допрашивал. – Сержант извлек из кармана своего клетчатого драпового пиджака две микрокассеты и положил их на стол. Я тоже закурила.
– Вот послушайте, как все было. Мы с Беккером и Петерсеном торчим в кухне. Полицейская машина только что уехала. И не успела она отчалить вместе с телом, как – что бы вы думали? – Петерсена точно подменили. Он уже сидит прямо, говорит четко, да еще и жестикулирует, будто на сцене! Я просто обалдел! То у него скупая мужская слеза покажется, то голос задрожит, то он бледнеет, то краснеет. Ну, думаю, это уже не допрос, это спектакль!
Марино откинулся на спинку стула и ослабил узел своего знаменитого галстука.
– Смотрю я, значит, на Петерсена, а сам думаю: где я это видел? Уж очень похож он был на Джонни Андретти – я его допрашивал в Нью-Йорке. Тоже, бывало, сидит, весь из себя: костюм шелковый, сигареты импортные – элегантный, черт его подери! До того, паршивец, обаятельный, что невозможно представить, что он больше двадцати человек замочил. А то