у ее ног и свои и Лёсикины сандалии.
Все трое держались руками за ветку и сами живой гроздью повисли на ней, срывая мушмулу, чмокая нежными водянистыми плодами и далеко выплевывая большие, вроде каштанов, и скользкие, как у арбуза, косточки. Несколько минут только и слышен был шорох разгребаемых листьев, чмоканье и кряхтенье.
Вдруг Лёсик посмотрел на Чика и показал глазами на Нику. Чик совсем забыл о ней. Сейчас на лице у нее было то задумчивое и смешное выражение, какое бывает у женщин, которые делают вид, что только что вышли из открытой, быстро мчащейся машины. В крайнем случае – из коляски мотоцикла.
Голова слегка закинута, а ресницы помаргивают, словно продолжают сбивать потоки встречного воздуха, режущего глаза. Сейчас это было особенно смешно, потому что она держала в оттопыренной руке старую консервную банку.
– А ты что? – спросил Чик.
Ника вздрогнула и посмотрела на него.
– Я не люблю, – сказала она, вздохнув.
Чику показалось, что она сейчас вспоминала своего папу.
Ветка быстро пустела. Чик изо всех сил ее согнул и достал хорошую, спелую двойчатку.
– На, – протянул он ее Нике.
– Я не люблю, – повторила она и замотала головой, хотя глаза с любопытством оглядели ярко-желтые плоды.
– Раз Чик дает, значит, бери, – вразумительно сказала Сонька и, взяв у Чика двойчатку мушмулы на коротенькой ветке, передала ее Нике.
Та взяла двойчатку, как цветок, и даже слегка примерила ее к своему желтому сарафану.
– Двойняшки, как Лёсикины братья, – сказал Оник, мельком взглянув на подарок и снова берясь за ветку.
Лёсик расплылся в улыбке и засопел. Чик с любопытством посмотрел на Нику, чтобы узнать, как она восприняла эту остроту. Но Ника никак не восприняла эту остроту. Скорее всего, она ей даже не понравилась, потому что она слегка пожала плечами: мол, ничего похожего или смешного. «Когда один богатый острит, оказывается, другой его не обязательно поддерживает», – подумал Чик, как всегда стараясь сделать вывод из своих наблюдений над жизнью богатых.
– Бросаю ветку, – предупредил Чик и, дождавшись, чтобы Лёсик ее отпустил, сам разжал пальцы.
С облегченным шелестом ветка маханула вверх. Чик почувствовал, что рука его ноет от долгого держания сопротивлявшейся ветки.
Ребята пошли дальше. Теперь солнце прикрывалось дубовыми деревьями, росшими слева от стены, и прохлада ее приятно холодила подошвы ног. В одном месте колючие плети диких роз перекинулись через стену, и проходить здесь было очень трудно – можно было уколоться.
Чик с Оником с трудом перетащили Лёсика через это коварное место. Каждый раз, когда Лёсик собирался ступить, Чик показывал ему, куда ставить ногу, а иногда, наклонившись, раздвигал плети, потому что неловким ногам Лёсика нужно было побольше свободного места.
Ника, наклонившись в середине этого колючего ковра, усеянного по обе стороны от стены розоватыми цветами, сорвала один цветок, не останавливаясь,