Троцкий». Надо отметить, что с инициативами Кольцову частенько не везло – закрыли его «Чудака», потерпел катастрофу и гигантский самолёт «Максим Горький», построенный на народные деньги по предложению Кольцова.
Но самое большое разочарование ожидало Кольцова в декабре 1938 года – его арестовали. На первых допросах все обвинения в преступной деятельности он отрицал. А дальше Кольцова словно прорвало – он признался в работе на зарубежную разведку и стал выдавать своих пособников. Александр Фадеев, которому Сталин предложил ознакомиться с протоколами допросов, был поражён количеством содержащихся в них фамилий – по его подсчётам Кольцов оговорил семьдесят человек. На самом деле их было более восьмидесяти, советских граждан и иностранцев, – в этом можно убедиться, прочитав книгу Фрадкина. В книге высказано предположение, что Кольцов дал показания под пытками, однако такое количество имён невозможно этим объяснить. Поэтому у Фрадкина возникла следующая версия:
«Он старается побольше оговорить знакомых ему людей и прежде всего самого себя. Видимо, он надеялся таким образом "переиграть" следствие, давая совершенно абсурдные и легко опровергаемые, на его взгляд, сведения. Он до конца надеялся, что на предстоящем процессе сможет убедительно доказать свою невиновность. В этом состояло его трагическое заблуждение».
На мой взгляд, единственное объяснение этим оговорам состоит в том, что Кольцов надеялся затянуть следствие по своему делу. Проверка показаний почти на сотню человек, очные ставки и другие процессуальные действия – всё это могло бы продолжаться много месяцев. А там либо вождь помрёт, либо ещё что-нибудь изменится. В какой-то степени избранный Кольцовым метод был вполне логичен – после назначения Берии на должность руководителя НКВД с некоторых людей, арестованных при прежнем руководстве, были сняты все обвинения. Однако расчёт на затягивание следствия не оправдался – это вам не нынешние времена, когда следствие продолжается годами.
Признания Кольцова стали основным поводом для обвинения многих людей в антисоветской деятельности – в частности, Бабеля и Мейерхольда. С нравственной точки зрения все эти многочисленные оговоры невозможно оправдать. Понятно, что любой человек, оказавшись в подобных обстоятельствах, будет искать способы облегчить собственную участь, однако нельзя спасать себя, ставя под удар или даже обрекая на смерть несколько десятков ни в чём не повинных, добропорядочных людей. Ну а надежда на то, что в судебном заседании все свои показания, данные на следствии, можно будет опровергнуть – это не более чем самообман, в чём не раз убеждались обвиняемые на «сталинских» процессах. Не могу поверить и в то, что список из восьмидесяти фамилий был предложен Кольцову следователями – это был бы уже явный перебор. Хотя не исключено, что кое-кто из следователей перестарался, желая обеспечить себе успешную карьеру. Такие же обличительные показания удалось получить и от Всеволода