огурцов и простокваши. Всего только один раз так и было, а он, Плетнев, как будто уже… привык.
Впрочем, ворота на участок егеря были распахнуты, и старая «Волга» стояла с раззявленным багажником, и кто-то там ходил за штакетником – должно быть, наследники уже объявились.
Плетнев вошел в большую душную комнату с обшарпанным столом, встретился глазами с собственным странным отражением в зеркале и улыбнулся ему, как старому знакомому. То, что там отражалось, никак не могло быть Плетневым, но он все равно был рад его видеть.
Он распахнул все окна и перетаскал из багажника сумки, так и не вынимавшиеся оттуда с первого приезда. На улице застрекотал и смолк мотор, и Плетнев, сам не зная зачем, быстро подошел к окну и встал так, чтобы снаружи его не было видно.
Какая-то женщина, совсем незнакомая, соскочила с велосипеда, помедлила и подошла к мотоциклу, на котором восседал давешний мужик Федор. Шлем болтался на руле.
– Выходит, это правда? – строго и громко спросила женщина у Федора, и он как будто подался от нее назад.
– Чего правда?
– Ты… Степаныча?..
– С чего ты взяла, Люб?!
– Люди говорят, вот с чего.
– Мало ли чего они говорят.
– Да я своими ушами слышала, как той зимой ты его пристрелить грозился!
Федор сдернул шлем и взвесил в руке. Плетневу показалось, что он сейчас ударит им женщину.
…А если ударит, что тогда? Бежать? Кричать? Вступать в бой? Я не способен на такой поступок. Я трус и знаю об этом. Моя трусость уже погубила…
– Мало ли чего той зимой было, – сказал Федор совершенно спокойно и снова пристроил шлем на руль, только с другой стороны. – А ты больше всяких брехунов слушай.
– Не все люди брешут, Федя.
– Те, которые тебе в уши дуют, брешут! Ты б лучше подумала, чего я тебе сказал.
– Не стану я ни о чем думать, Федя! Степаныча только схоронили, а ты!.. И как это тебя в тюрьму не забрали, ума я не приложу… Вся деревня слышала, как вы тогда лаялись!
– Да что ты выдумала, Люба?!
Тут, к изумлению Плетнева, который как будто кино смотрел, женщина вдруг заплакала, всерьез, навзрыд, и Федор подался к ней, но тут издалека закричали:
– Мам, стой! Мама! – И подлетел на велосипеде мальчишка, тот самый, с которым Плетнев беседовал в первый свой приезд. Значит, женщина, должно быть, Любаня, которая убирала в доме покойного Прохора Петровича, то есть в его, плетневском, доме, и ленилась мыть на втором этаже!
Она быстро и аккуратно вытерла глаза.
– Мам, ты куда? Здрасть, дядь Федь! Мам, ты что, плакала?
– Нет, сынок, ну что ты! В глаз попало чего-то.
– А ты в магазин, что ли?
– Я на работу, Игорек.
– Мам, а в магазин когда? У нас мороженого нету!
– Каждый день мороженое есть вредно.
– Полезно.
– У меня денег нет каждый божий день мороженое покупать!
Федор полез за пазуху брезентовой куртки, и женщина, увидев это его движение, крикнула сыну:
– Не смей у него ничего брать! Я тебе сколько