морем, которого здесь нет и в помине… Пламя отчего-то было морковно-красным, темным, как будто светило сквозь ржавую пыль. Комбат думал. По всему выходило, что несколько мятежников из отряда, который капитан настиг и запер в ауле, прорвались в горы. Поблизости не было крупных банд, но какая-нибудь шайка, наведенная беглецами, вполне могла попытаться ночью наудачу атаковать сонный бивак. По распоряжению Некитаева солдаты в нескольких местах заминировали дорогу и поставили растяжки на тропах. Однако горцы были здесь дома и, возможно, знали пути, о которых понятия не имели имперские картографы.
Часовой у командирской палатки бодро щелкнул перед капитаном каблуками. Неподалеку, в кромешной тьме гортанно вскрикнула какая-то птица. Кажется, она еще пару раз хлопнула своими махалками. Тьма здесь тоже была незнакомая, чужая – не та, что в России, где ночь реальна и нестрашна, особенно летом, особенно над рекой, когда по берегу шуруют ежи, а под берегом рыщут раки. Иван взялся за полог, чуть пригнулся, и в тот же миг чудовищный ледяной обруч стянул и безжалостно обжег его мозг. Лютая стужа вспыхнула в глазах белым, судорога перекосила лицо… но обруч уже ослабил хватку. Капитану был знаком этот кипящий холод, этот любезный знак провидения, эта снисходительная подсказка смерти. Некитаев перевел дыхание и выпрямился. Над головой по-прежнему были только звезды и то, что между ними. Выходит, вновь вскоре кто-то придет за его жизнью, которая ему не важна, как разница между «есть» и «нет», «полно» и «пусто», ибо это одно и то же для тех, чья воля победила тиранство разума. Но все равно он отдаст жизнь лишь тому, кто сумеет достойно ее взять, кто сумеет загнать его, как дичь, как зверя, кто поставит на него безукоризненный капкан.
Капитан в упор посмотрел на часового – крепкого моложавого сержанта из штурмового отделения Воинов Ярости – и кивнул в сторону входа.
– Слушаюсь, ваше благородие. – Штурмовик в зеленой распятненке с готовностью принял из рук командира факел и первым нырнул в палатку.
Ржавые отблески порскнули по стенам и куполу просторной брезентовой утробы – трофейный тебризский ковер, отливающий золотистым ворсом, вешалка, легкий стол, четыре складных плетеных стула и походная кровать с пуховиком-спальником, полуприкрытая густо-синей шелковой ширмой с чешуйчатым – чистый карп – драконом. Внутри все было в порядке, то есть там никого не было. Некитаев шагнул к ширме. Он чувствовал, что холод не ушел из мозга совсем – нет, стужа осторожно дышала, тихо, едва ощутимо; она оставалась рядом, только закатилась в дальний угол и затаилась, как мина на взводе. Достав из кармана фляжку коньяка, Иван сделал большой глоток, после чего протянул ее сержанту. Тот с благодарностью принял, крякнул и занюхал «Ахтамар» продымленным рукавом.
– Будем ждать здесь. – Капитан нагнулся и достал из-под кровати фальшфейер. – Факел брось, а как велю – свети этим.
Часовой метнул фыркнувший факел за полог и затоптал пламя сапогом. В полном мраке Некитаев щелкнул зажигалкой, ступил за ширму, сел на шерстяной пол и привалился спиной к кровати.