рождения старца установить не удалось. Документов в архиве не нашли о нем, кроме двух, сохранившихся на руках: о рукоположении старца в сан дьякона и в сан священника. День рождения старчика в «Иоанн постный», то есть в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Странно, даже в таких документах, которые говорят о его рукоположении, не указывается год рождения. Здесь точно исполняется желание самого батюшки Иоанна, который уже при жизни скрывал свои годы.
Его спросят:
– Батюшка, когда ты родился?
Он отвечает:
– Не знаю. Не помню.
– Батюшка, сколько тебе лет?
– Не знаю: не то 17, не то не знаю…
Внешний вид старца говорил о том, что он прожил не менее 100 лет. Волосы совершенно белые, редкие, борода не очень длинная, «выщипанная» временем, кожа на лице белая, чистая, натянутая на кости так, что и морщин-то не было. Усохшее от поста лицо резко выделяло скулы. Глаза ввалившиеся, но живые, умные, проницательные, но строгие, хотя общий вид был приятный и добрый. Руки, кажется, не имели тоже мускул: натянутая прозрачная кожа показывала все косточки. Руки были теплые, нежные, как у младенца, тоже как лицо, белые, чистые.
Последние годы вели его всегда по церкви под две руки, согнутого почти вдвое. Идя по церкви, благословлял и отдельных прихожан, и всех вместе, а выражение лица его показывало блаженство. Значит, он был доволен: пост и молитвы дали плод – скорби уплывали и тонули в блаженном состоянии души старца, его святой жизни.
Рассказывает Росакова Евдокия.
В 1917 году мать моя к нему ходила, к Ивану Васильевичу. Ему тогда было приблизительно лет 60.
Рассказывают очевидцы про страдания старца.
В келью старца пришли два милиционера и объявили, что их послали за ним: «Собирайтесь, дедушка!» Батюшка немного помолчал, потом смиренно и кротко сказал: «Сейчас соберусь, а тебя завтра хоронить будем», – махнул рукой на одного милиционера. Увезли старца в тюрьму, а на другой день этот милиционер умер. С полгода пробыл старец в тюрьме за невинность и однажды слышит: «Дедушка, тебе радость: решили отпустить».
Рассказывает Александра Антипова.
Отдохнул в Пензе месяц и заставил меня везти его в Оленевку к Наташе. До Борисовки подвезли нас, а тут решил он прогуляться и заставил меня его пешком вести. Полкилометра вела его, и у него отнялись ноги, упал мой старичок, лежит на снегу, а я мечусь. «Пойду в Кулипановку за лошадью», – говорю ему. Но он не благословил, так и сидел в снегу. Вдруг на быках приехали доить коров, и он благословил идти за быками. Я побежала, там молоко процеживают, они его узнали, подняли, посадили на телегу, быки повезли, а я его поддерживала. До края села довезли, а тут он: «Кричи мужика, он меня снимет и до келии доведет». Я покричала Филипыча… «Счас, счас», – торопливо закричал тот, узнав батюшку. Подбег, сильный, поднял его, как ребенка, и мы пошли пешком. Несколько раз старчик говорил смиренно: «Подними меня». Ни жалоб, ни стона, как будто он не живой. Мы с Филипповичем