удивлённо обернулись к ней. Луи поднял голову, как будто увидел щенка, вытворяющего на его глазах нечто забавное. Суйер поглаживал лоб и маленькие ушки пантеры. Озэр кинул быстрый взгляд на Сент-Нуара, который уверенно отозвался:
– Да, дочь.
– Нет. Я не к вам обращаюсь. Я хочу поговорить с аббатом. Мне надо кое-что сказать ему.
Аббат обернулся к ней, удивлённый. Сент-Нуар медленно поднялся с кресла. Он не понимал, что происходит, однако важнее всего было вновь овладеть положением. Суйер не произнёс ни слова, но его глаза жадно перебегали с одного лица на другое, пытаясь прочитать недосказанное по губам собеседников. Губы Аэлис не двигались, но её зелёные глаза пылали. Она тоже стояла, и вдруг как будто стала выше ростом, прямая, как струна. Озэр прикрыл глаза. Древние амазонки, должно быть, смотрели так на мужчин, поражая их стрелами.
– Без сомнения, мы так увлеклись своими делами, что нарушили ваш обычный распорядок молитв, и хорошо, что вы напомнили мне об этом, дочь моя. Ступайте в часовню с аббатом. Я разрешаю, – сказал Сент-Нуар. Мрачное выражение его лица не оставляло места сомнениям.
В этот момент Аэлис ещё могла отступить, но в её жилах текла та же кровь, что заставляла Филиппа навязывать всем свою волю. Она качнула головой, давая понять, что не уйдёт, и решительно вздёрнула подбородок.
– В часовню можно и не ходить. Но речь и в самом деле идёт о вопросах веры. – Она обернулась к аббату Гюгу, устремившему на неё проницательный взор. Девушка выдержала его взгляд и произнесла, пав перед ним на колени: – Я дала обет невинности, отец мой. Мне следует блюсти его, иначе я рискую спасением своей бессмертной души.
Всё, что последовало за этим, навсегда запечатлелось в памяти Аэлис хороводом бессвязных эпизодов: аббат поглядел на неё, протянул руку для поцелуя, и в его глазах она прочитала великую скорбь; Суйер разразился трескучим и неприятным смехом. Но чего она никогда не могла забыть – так это свирепой гримасы на лице отца, хватающего её железной хваткой за руку выше локтя и волокущего в спальню, которую Суйер предоставил гостям. Беспощадный, не слушая её жалоб, не удостоив её ни единым взглядом и не произнеся не слова, он захлопнул за собой дверь и швырнул её на пол. Аэлис упала рядом с деревянной лежанкой, покрытой соломенным тюфяком и замерла там, скорчившись, в молитвенной позе.
– Не объяснишь ли ты мне, что это значит? – спросил Филипп Сент-Нуарский. Он был взбешён. Дочь выставила его посмешищем перед будущим союзником и бывшим врагом. Нельзя было позволить себе роскоши казаться слабым, и тем более – уступить женщине из собственного рода.
– Говори! – приказал он.
– Мне нечего объяснять. Я решила вручить себя Господу. Я дала обет, не позволяющий мне взойти на брачное ложе ни с одним мужчиной, ибо я супруга Божья. Я так решила. Вот и всё, – сказала Аэлис, не оборачиваясь. Слова её звучали чуть слышно, но твёрдо.
– Нет, не всё: ты здесь ничего не решаешь, – гневно возразил Сент-Нуар. – Ты выйдешь