«похороненной» политику покойного царского режима.
По другому поводу И. Курляндский отмечает, что во время пакта «он лично отредактировал передовицу в „Известиях“ от 9 ноября 1939 года „Мир или война?“. Сталин вписал в статью известный пассаж о недопустимости войны за уничтожение гитлеризма, который потом повторил в своем публичном выступлении Молотов. Гитлеровский режим оправдывался Сталиным демагогическими ссылками на идеологическую толерантность». Вот это высокогуманное место, процитированное Курляндским и звучащее особенно увлекательно с учетом его авторства: «Каждый человек волен выражать свое отношение к той или иной идеологии, имеет право защищать и отвергать ее, но бессмысленной и нелепой жестокостью является истребление людей из‐за того, что кому-то не нравятся определенные взгляды и мировоззрение»143. Можно прибавить, что еще раньше, 31 октября, в том самом молотовском докладе на заседании ВС, где осуждалось средневековое варварство идеологических Крестовых походов, та же мысль прозвучала в чуть иной, но тоже прогерманской формулировке: «Любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за „демократию“»144. Похоже, теперь Сталин уверовал в скорое уничтожение гитлеровской идеологии – вместе с ее носителями.
За неделю до «таджикской речи», 14 апреля, Вс. Вишневский, председатель Оборонной комиссии ССП, после встречи с Ворошиловым отметил в дневнике: «Наш час, время открытой борьбы, “священных боев” (по выражению Молотова в одной недавней беседе) – все ближе!»145 Утром того самого дня – 22 апреля, – когда Сталин превозносил таджиков в своем вечернем выступлении, его правительство уже успело заявить Берлину протест в связи с многочисленными нарушениями германскими ВВС воздушного пространства СССР. Это был один из ранних порывов подготовленной пропагандистской бури. На праздник 1 мая в «Правде» вышла статья, где, как в «таджикской речи», снова осуждалась «выброшенная на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на „высшие“ и „низшие“ расы». Одновременно советское руководство сохраняло и камуфляжные реликты прогерманского курса (признание нового режима в Багдаде, разрыв с оккупированной Гитлером Югославией и пр.), стараясь сбить с толку немцев и западных наблюдателей. Еще через три дня, 4 мая 1941 года, Сталин сделал себя председателем Совета министров (соответствующий указ президиума ВС вышел только 7-го)146 – что справедливо расценивается В. Суворовым и другими историками как краеугольный момент в подготовке «освободительного похода». На следующий день, 5 мая, он выступил в Кремле перед выпускниками военных академий со своей знаменитой ныне антигерманской речью о новой, наступательной