у девушки был объемистый. В левой руке она держала чемодан, а на правом ее плече висела сумка, из которой вызывающе торчала теннисная ракетка.
Шли они явно в одну сторону, но предложить свою помощь девушке Алексей Алексеевич не решался, настолько неприступен и суров был ее вид. Его собственный багаж состоял из одной сумки, единственной сколько-нибудь тяжелой вещью в которой была моноласта.
Эта моноласта некогда была привезена Алексею Алексеевичу в подарок сослуживцем, который на конгрессе в Уилмингтоне зачитал доклад своего, как еще совсем недавно изящно выражались, “внезапно заболевшего коллеги”. Дело в том, что в не столь уж далекие годы Алексей Алексеевич был невыездным по черт знает какой причине.
Коллега был человеком порядочным, было ему совестно, вот и привез он Алексею Алексеевичу из Америки подарок, явно превосходивший его более чем скромные финансовые возможности.
Алексей Алексеевич, еще со студенческих лет увлекавшийся подводным плаванием, подарку был чрезвычайно рад, благодарил коллегу чуть ли не со слезами на глазах, отчего смущение того только увеличивалось, так что он, коллега, готов был просто провалиться сквозь землю. Ласту Алексей Алексеевич берег чрезвычайно, можно сказать, лелеял и холил, вот и служила она ему верой и правдой уже добрый десяток лет.
Автобус в месте, указанном проводницей вагона, и в самом деле пассажиров дожидался. На его лобовом стекле красовался картонный плакат, на котором большими корявыми буквами было накарябано: “ЛАМЕС”. За рулем скучал здоровенный парень в тельняшке с обрезанными рукавами, рядом, держась за открытую дверцу, стояла средних лет поджарая дама с пышно взбитыми крашеными волосами, как вскоре выяснилось, санаторный культорг.
Льдышка из третьего купе перебросилась с нею парой фраз, закинула вещи в автобус и, с видом, воплощавшим в себе крайнюю степень неприступности, встала рядом. Алексей Алексеевич подошел, поздоровался, спросил почему-то: “Вы из Ламеса?”, и после жизнеутверждающего ответа культоргши, что, мол, да-да, именно оттуда, сказал:
– Вот и прекрасно. Значит, поехали.
– Сначала дождемся остальных, – возразила культоргша. Алексей Алексеевич засмущался, пробормотал, что да, конечно, он вовсе не имел ничего такого в виду, тут же рассердился на себя за это смущение и, отойдя в сторону, закурил сигарету.
На курорт Алексей Алексеевич, несмотря на свои сорок три года, сподобился попасть впервые. Все окружающее было ему внове, в том числе и собиравшаяся к автобусу публика. Публика состояла из среднерангового чиновничества, неизменной – куда ж без нее – торговли, мгновенно скучковавшейся молодежи, которую Алексей Алексеевич почему-то про себя неодобрительно охарактеризовал “золотой”, и нескольких подобных ему “старых пней” принесших к теплому морю бремя своих инфарктов и остеохондрозов. Сам Алексей Алексеевич относился к санаториям как к богоугодным заведениям, и попал сюда только по настоянию институтского зама по научной работе после тяжелого сердечного приступа. Приступ этот свалился на него, крепкого и никогда не болевшего мужика, совершенно внезапно. Хотя… с этой самой внезапностью… Какая уж тут внезапность. Тут все сошлось одно, так сказать, к одному.
Исследования его лаборатория проводила дорогостоящие, финансировались они последнее время со скрипом. Деньги из начальства приходилось выдавливать буквально под прессом, что делать Алексей Алексеевич не умел и не любил. Начальство орало и брыкалось, коллеги вопили, О’Нил, с которым Алексей Алексеевич долгие годы шел, как говорится, “ноздря в ноздрю”, начал потихонечку выдвигаться вперед. А тут еще дела домашние, что называется, поперли наперекосяк.
Дело в том, что и Алексей Алексеевич, и его жена самозабвенно, до потери сознания, до дрожи в кончиках пальцев, любили одного и того же человека, а именно ее. Была она натурой пылкая и увлекающаяся, с началом перестройки открыла для себя общественную жизнь, носилась по собраниям и митингам всех мыслимых и немыслимых направлений, отчего и без того не слишком ясная ее голова совершенно пошла кругом. И вот где-то там, на одном из митингов неких “демократических либералов” встретила, как она выразилась, “единственную и неповторимую любовь своей жизни”. На вопрос жены: “Как будем делить имущество?”, Алексей Алексеевич, ответив: “Забирай все, что хочешь, только книги не трогай”, на время пресловутой “дележки” и переезда жены к демократическому либералу перебрался к матери, откуда и увезла его неотложка в тяжелейшем предынфарктном состоянии.
Выкарабкаться из больницы Алексею Алексеевичу удалось со вполне себе целой сердечной мышцей, однако, по заключению врачей, ни о каком акваланге теперь не могло быть и речи. Зам по научной работе, опекавший Алексея Алексеевича очень старательно и, как ни странно, вполне бескорыстно, в первый же день по выходе на работу вызвал его к себе, вручил путевку и со значением сказал:
– Надо тебе, Ал-Ал, ото всех своих неурядиц, как бы это сказать… отгородиться, что ли. Так что езжай-ка ты, братец, к морю. И – за десять процентов.
Эти самые “десять процентов” Алексей Алексеевич, по глупости, не оценил, зато оценил место, куда его отправляли. Еще даже год назад попасть