у Катиных! Родимые матушки! Шуметь шумят – а войтить не войдут: слово дадено!
Катюшка же наша – вот ведь русалка бесстыжая! – почитай пред самыми очами разлюбезных тётушек с голубком своим милуется-целуется – а поцелуи те что подснежники нежные, золотистым апрельским солнышком подрумяненные!
Миловаться-то милуется с Косточкой, а думу тайную, сердечную бережёт для отца его, для Павла для Фёдорыча, и послания шлёт ему девичьи невинные уж который срок! Аль то мнится ей толь, мечтательнице…
А и ведать не ведает наша Катя ласковая, что послания те не дойдут до друга разлюбезного, что Косточка допрежь того раскрывает листки белые, распечатывает, его душенькой-голубушкой испещрённые!
Распечатает, прочтёт… и в печь… ох, горе горькое… неизречённое… И сызнова за околицу… Чуров дом отовсюду виднеется…
А открой баушка глазок, открой другой – сейчас Косточку и за порог, да когда ещё и прикрикнут, когда и цыкнут на мальчонка: дескать, ходют тут всякие-якие! Эх вы тётки сметливые! И что удумают! Аль сама она, Катя, удумала?..
А только тут Катюшка-то наша шумливая точно язык и проглоти: нешто тишак ей, девчончишку, в язык-то щелканул – как есть, щелканул!
Сама Катя-то тише тихого, а глазом раскосым знай за Косточкой доглядывает. Долго ли коротко ль в гляделки играть игралось: знамо дело, долгонько – не стерпела Катьша наша, никак с большущей тишиной не обыкнется:
– А что у Кати есть? – так, знаешь, и выкатилось из роточка камушком! – Словцо заветное – вот что! – Косточка и обороти к ней личико своё заворожённое: пропал, пропал пропадом мальчишечко!
– И ты его ведаешь?.. – и выдохнуть не выдохнул, а Катюшка уж зашептала шепотком, да на ушко́ – и послушал бы, да не слы́шечко!
И какими-такими оборотами речь свою оборачивала Катерина наша затейливая – одному Господу то ведомо, да только с тех пор Косточка-то-Константин что дурень будто сделался: нешто при́воротнем приворожила его Катя-то?..
Взмокла, смолкла: дождь не щадил – душил, сёк, косой…
Косточка глянул ей в очи – тонет, тонет… конец… Волосы – волн барашки: вот-вот накроют тебя, пловец… барахтайся-барахтайся…
И не поймёшь ты ей, не спознаешь – не сведаешь: аль она взрослая девица – али дитятко малое, неразумное?
Вот Косточка хвастать:
– А у меня папа…
А Катитка ему:
– Подумаешь! А у меня папа… – и только глазёнки закатит, только удумку какую створить замыслит – сейчас баушка Чуриха пред очами явится – ровнёхонько она ловит Катюшкины словечки! – и зашипит:
– Катьша! Ишь, вещунья проклятая! – и пойдёт шерстить девчушку нашу речистую-пречистую! – Чур на тебе, прикуси язычино!
– А у мамы-то у моей глаза такие… ну вот что немытые виноградины… – и застыдается: можно ль так говорить о матери? Ох и грех, ох и тяжка-а-ай! Грех грызёт орех… – Вот как у куклы Зорьки, когда мы её в лужу окунули… – и запылала что маков цвет! И пошто маму в лужу окунули… жалко… Она обмоет…