и гостиничка во Флориде зимой… чего еще желать человеку, страдающему ознобышами? И кому же еще сплавить «Вашингтон», как не амбициозному портье, который только что унаследовал огромное состояние? В первый раз за это утро мистер Андерсон обнаружил, что взгляды его целиком и полностью совпадают со взглядами Поттера. Да, наш мир и вправду чудеснейший из миров. Поттер ничуть не преувеличил его прелести.
Мистер Андерсон с головой нырнул в мечты и даже чуть было не замурлыкал веселенький мотивчик, когда, как случалось и прежде, его перебил стук в дверь, на этот раз – робкий, просительный, словно бы царапался пес, вернувшийся в старый дом после ночного загула.
В кабинет просочился Сирил Фотерингей-Фиппс. Бочком, на подкашивающихся, как всегда в присутствии босса, ногах. Пусть на него и свалилось богатство, но Дж. Г. Андерсон все равно пугал его до посинения.
Высокий, стройный англичанин именно того типа, какой распространен в клубе «Трутни» на Довер-стрит в Лондоне. Членом этого заведения Фиппс оставался до сих пор, хотя уже два года как встал под знамена мистера Андерсона. Характер у него был самый приятный, волосы – цвета сливочного масла, лицо – простодушное, симпатичное, из тех, что пробуждают в женщинах материнские инстинкты. Но такие свойства, как известно, – палка о двух концах. У мужчин-нанимателей, которых по утрам донимает печень, такие вызывают лишь раздражение. В дни, когда Дж. Г. Андерсон чувствовал себя неважно, это приятное, почтительное лицо приводило его в ярость, о чем он не стеснялся даже и вслух упомянуть.
Однако в хорошее утро Дж. Г. утешался мыслью, что его портье хотя и умственно отсталый, с интеллектом ниже, чем у морского моллюска, уроненного в детстве, но весьма декоративен.
Декоративным Сирил Фиппс был; что же касается разума, он первый согласился бы: да, не из тех он, у кого затылок распух от мозгов. У одних – распух, у других – нет, с этим приходится мириться, сказал бы он. Простаком его прозвали в Итоне, прозвище перешло и в Оксфорд, да что там – даже и в клуб «Трутни», где уровень интеллекта не особо высок. Простак. Чуть только взглянешь на него, сразу понимаешь – да, прозвище меткое и неизбежное. «Mot juste»[2], – говорите вы себе.
Солнечная улыбка далась мистеру Андерсону нелегко, но он силой вынудил непривычные к тому губы изобразить ее подобие. При воспоминании, что этот молодой человек посмел обозвать его нехорошим словом, улыбка начала было сползать, но Дж. Г. Андерсон, ухватив ее за самый кончик, водрузил на место. Он был полон решимости излучать тепло и ласку, пусть они хоть задушат его.
– Входите, Фиппс, входите! – радостно воскликнул он. – Слышал, у вас голова болит. Худо, худо. Надо бы вам взять выходной. Да вы присаживайтесь, Фиппс, присаживайтесь. Я хочу побеседовать с вами, дорогой друг.
Простак сел, да и вряд ли ноги смогли бы держать его дольше. Бьющая через край сердечность Андерсона обескуражила его. С содроганием припоминая темные делишки минувшей ночи, он ожидал от хозяина самой едкой